Биографии: "Владислав Ходасевич. Чающий и говорящий" Валерия Шубинского
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт – и оживёт она.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год...
"Путём зерна" В. Ходасевич. 1917 год.
Валерий Шубинский, поэт, переводчик, критик, лауреат Премии Андрея Белого и премии "Поэзия", написал книгу о Владиславе Ходасевиче – великом, без преувеличения, поэте, в последние десятилетия совершенно незаслуженно выпавшего из поля зрения массового читателя. Но вот сейчас интерес к его творчеству и его жизни возвращается, не в последнюю очередь потому, что и жизнь эта, и творчество невероятным образом перекликаются с происходящими в настоящий момент событиями.
Структура книги вполне традиционна для творческих биографий. Основной стержень – максимально подробное описание всех витиеватых поворотов судьбы Ходасевича. Шубинский здесь проделал просто колоссальную работу: к кому пришел в гости Ходасевич, что об этом визите написал в своих дневниках хозяин дома, что в письме к сестре отметил находившийся при этом визите случайный гость. Газетные статьи, мемуары и архивы, архивы, архивы. К материалу автор подошел максимально серьезно, каждая дата, каждая деталь проверена по нескольким источникам. Людская память может допускать ошибки, биограф – нет.
"Гумилев: Мы скоро организуем всероссийский союз поэтов.
Ходасевич: Это что же, для пайка?
Гумилев: Ну зачем же так низко понимать! Это имеет огромное, чисто духовное значение! Ходасевич: Нечто вроде министерства поэзии?
Гумилев: Если хотите — да.
Ходасевич: Ну что же! Это очень удобно для писания казенных стихов, по команде!
Диалог этот Милашевский относит к весне 1921 года. Но Союз поэтов в Петрограде был создан летом 1920-го, до переезда Ходасевича из Москвы, и к весне 1921-го Гумилев давно был его председателем, а Ходасевич — членом правления".
Или вот, например, Шубинский приводит отрывок из статьи Георгия Иванова, посвященной Набокову:
"Автор "Защиты Лужина", заинтриговавший нас мнимой случайностью своей мнимой духовной жизнью, — ничуть не сложен, напротив, чрезвычайно "простая и целостная натура".
И далее сноска:
"Так у Иванова. Несомненно, это грубая редакторская ошибка, обессмысливающая текст. Следует читать: "мнимой сложностью своей мнимой духовной жизни".
Но эта скрупулёзно, академически выверенная биография – лишь стержень, на который нанизывается, во-первых, блистательный анализ поэзии и критики Ходасевича, а во-вторых – огромное количество историй как непосредственно связанных с главным героем, так и просто происходящих вокруг него. Этот вихрь времени, ощущение реальности всего происходящего – настоящая жемчужина книги. Не в последнюю очередь – благодаря сочному и красочному описанию: неспроста Шубинский считается блестящим эссеистом. Здесь он еще и первоклассный рассказчик.
"Вторые меблированные комнаты, находящиеся во дворе, были разорены и загажены. В числе немногих их обитателей оказался старый знакомый Ходасевича — Александр Тиняков. “Интеллигент из пропойц”, что называется, “восторженно приветствовал” октябрьский переворот. Что-то подсказало ему, что сотрудничество в “Земщине” никто из новых власть имущих ему в вину не поставит. В двух брошюрах, напечатанных в послереволюционные годы, Тиняков доказывал, что вся культура прошлого глубоко реакционна, и что даже Блок и Брюсов, ставшие вроде бы на сторону новой власти, — скрытые враги (а значит, большевикам надо ставить на тех, кто в старой культуре был презренным неудачником. Как сам Тиняков). Три года Александр Иванович провел в провинции — сначала в Орле, потом в Казани, где опубликовал в советской прессе множество статей и десятки революционных виршей — слабых и безликих. Личное чувство ощущалось только в антирелигиозных стихах. Ходасевичу он объяснил, что с большевиками ему по пути, “поскольку они отрицают Бога. Бога я ненавижу, Владислав Фелицианович, — прибавил он конфиденциальным тоном” .
<…>
Осенью 1919 года, в момент, когда на Петроград наступал Юденич, руководство “Всемирной литературы” поручило Ходасевичу попросить у правительства через Госиздат некоторое количество дооктябрьских денег, “керенок”, чтобы, пока Петроград будет у белых (временно, само собой!), подзакупить на них в Финляндии бумаги. Ходасевичу была доставлена на сей счет собственноручная записка Горького. Заведующий Госиздатом Вацлав Воровский, добрый знакомый Ходасевича и, по его словам, человек образованный и благовоспитанный, пришел в ужас от этой “циничной” идеи и распорядился записку уничтожить. Секретарь Воровского распоряжения не выполнил, записка попала в редакцию “Правды”, и лишь вмешательство Ленина погасило начавшийся скандал.
<…>
"В 1936 году, 8 февраля, Ходасевич и Сирин устроили совместное чтение в Париже, в обществе “Мюзе Сосьяль” на улице Ла Каз. (Вечеру предшествовал небольшой скандал: в объявлении, помещенном в “Последних новостях”, имя Ходасевича, сотрудника конкурирующей газеты, было напечатано меньшим шрифтом, чем имя Сирина.) Набоков читал рассказы, Ходасевич — “Жизнь Василия Травникова”, замечательное в своем роде произведение, созданное вчерне еще в 1931 году (о чем свидетельствует “Камер-фурьерский журнал”), но, видимо, дописанное и обработанное специально для этого вечера. История мрачного и эксцентричного поэта, якобы умершего в 1820 году, своеобразного alter ego Ходасевича (“Впоследствии более других приближаются к Травникову Боратынский и те русские поэты, которых творчество связано с Боратынским. Быть может, те, кого принято считать учениками Боратынского, в действительности учились у Травникова?” ), была воспринята слушателями как документальное повествование. Ходасевича поздравляли с новым успехом в жанре литературной биографии. Адамович с волнением писал: “Травников был одареннейшим человеком, новатором, учителем: достаточно прослушать одно его стихотворение, чтобы в этом убедиться. К Ходасевичу архив Травникова, вернее, часть его архива попала случайно. Надо думать, что теперь историки нашей литературы приложат все усилия, чтобы разыскать, изучить и обнародовать рукописи этого необыкновенного человека” (Последние новости. 1936. 13 февраля). Мистификация удалась".
Ну, а раз уж мы упомянули Сирина-Набокова, то, наверное, стоит закончить этот текст цитатой из его мемуаров "Speak, Memory!", в котором он вспоминает о Ходасевиче:
"Я сильно привязался к этому ядовитому, выкованному из иронии и отзывающего металлом дара, болезненному человеку с презрительными ноздрями и густыми бровями, поэзия которого представляет собою чудо не менее сложное, чем поэзия Тютчева и Блока, и сколько бы я ни вызывал его в воображении, он никогда не встает со стула, на котором сидит со скрещенными худыми ногами, поблескивая злорадными, умными глазами и вправляя длинными пальцами половинку “Зеленого Капораля” в мундштук".