"Аспонтанность, дорогой доктор Штерн, это не муха в янтаре!" Фрагмент из нового романа Владимира Сорокина
Весна в этом году была ранней, даже слишком ранней. Снег сошёл уже на первое апреля, лишь в бору он кое-где виднелся; вокруг валунов из мха и старой травы вылезли подснежники, белая ветреница и лиловый кандык; почки на кустарниках лопались. И дрозды, дрозды захватили бор. Их утренний ток перекрывал и далёкое чуфырканье тетерева, и сочное щёлканье редких соловьёв, и одинокий голос кукушки.
Гарин подошёл к столу, нажал кнопку старомодного, ещё советской эпохи селектора.
— Слушаю, Платон Ильич, — раздался голос сестры-секретарши.
— Маша, выход.
— Ждём вас.
Он пересёк свой просторный кабинет, открыл платяной шкаф, где висели его пальто тёмно-коричневого кашемира, серый костюм и белый халат. Надел халат, застёгиваясь, пошёл к зеркалу, напевая: "Нет, не тебя так пылко я люблю". Зеркало отразило главврача санатория "Алтайские кедры" Платона Ильича Гарина во весь его внушительный рост: высокий, полный пятидесятидвухлетний мужчина с выбритым черепом, массивным брылястым лицом и большой бородой, уже слегка тронутой сединою. Усы, как и голову, доктор Гарин брил. На большом и упрямом носу блестело золотое пенсне, цепочку от которого он неторопливо пристёгивал к пуговице халата белыми и толстыми, как баварские телячьи сардельки, пальцами. Закончив, осматривая себя заплывшими глазами, он огладил халат, сунул руки в глубокие карманы, нащупав в одном из них зажигалку, в другом — сандаловые чётки. И качнулся на титановых ногах, матово сияющих в солнечных лучах под халатом, обутых в светло-коричневые ботинки. Во вверенном ему санатории доктор Гарин принципиально не носил брюк, не скрывая своих титановых нижних конечностей. И на первые деликатные вопросы коллег отвечал лаконично:
— Die ewige Erinnerung (Вечное напоминание).
Больше вопросов не было. Гарин круто развернулся, подошёл к стене с картой Республики Алтай, утыканной разноцветными булавками, глянул на старый немецкий барометр, показывающий хорошую погоду. И снял с гвоздя короткую, с пивную бутылку, чёрную резиновую дубинку blackjack с утолщением на одном конце и кожаной петлей на другом. Продел левую руку в петлю и вышел из кабинета в коридор. Размашисто двинулся по нему в сторону светлого холла, постукивая дубинкой себя по бедру. Титановые ноги его шагали без какого-либо специального звука.
В холле на бежевых диванах сидели двое врачей, трое медсестёр и двое рослых санитаров. Все они сразу встали, завидя приближающегося Гарина.
— Доброе утро, господа! — громко приветствовал их Гарин издали.
— Доброе утро, Платон Ильич! — ответили медики.
Гарин подошёл, протянул руку врачам, они пожали её с лёгким деловым поклоном. Медсёстры сделали книксен, санитары поклонились.
— Похоже, погода нам по-прежнему благоприятствует! — заговорил Гарин своим громким рокочущим голосом, в котором, впрочем, было что-то затаённо-испуганное, словно он сам пугался своего решительного голоса.
— Весна опережает свой график ровно на месяц, — улыбнулся старший из врачей, Андрей Сергеевич Штерн, высокий, сутулый, худой, как жердь, с дынеобразной лысоватой головой и вытянутым, словно верблюжьим лицом с оттопыренной нижней губой.
— Гусиный лук зацвёл, — доложила доктор Пак, субтильная женщина в квадратных очках и с мужской короткой стрижкой. — Невероятно!
— Весна-красна нам на радость, — улыбалась старшая медсестра Ольга, полноватая приветливая блондинка. — Весной веселее, чем зимой, ведь правда?
— Веселее! — зарокотал Гарин. — Особенно — дроздам!
— Спать не дают решительно, — покачала красивой головой чернобровая и быстроглазая сестра-секретарша Маша с неизменно высокомерным выражением смуглого лица. — Четвертую ночь сплю с берушами.
— Дроздовое нашествие! — Гарин стукнул себя по ноге. — Инвазия! Прободение соснового бора! Кто не рад? Кто против? Все рады!
— А весеннее обострение? — страдальчески улыбнулся ему Штерн, выставляя вперёд нижнюю губу, словно умоляя. — У троих уже началось. И раньше обычного.
— Ангела? Джастин? — Гарин сверкнул на него пенсне.
— И Синдзо.
— Синдзо? Не ожидал!
— Да, вроде самый аспонтанный.
— Аспонтанность, дорогой доктор Штерн, это не муха в янтаре! — Гарин громко стукнул себя по титановой коленке. — Приму его первым после завтрака! Ну-с, пойдёмте, пойдёмте!
Он направился к широкой лестнице из алтайского розовато-жёлтого мрамора и стал подниматься по ней, постукивая blackjack’ом по перилу. На втором этаже санатория располагались палаты, которых всего в элитном санатории "Алтайские кедры" было тридцать две. Но в эту необычную весну в них находилось всего восемь пациентов. Санаторий был снят ими на полгода целиком столь быстро и неожиданно, с таким финансовым предложением, с таким административным нажимом республиканских властей, что владельцу санатория пришлось временно закрыть глаза на свою репутацию и на реноме этой уже довольно известной здравницы. Пациентов предыдущих пришлось со скандалами выписать.
Двенадцать палат люкс располагались в правом крыле, куда медики прошли по коридору, увешанному пейзажами алтайских импрессионистов.
Санитар постучал в дверь палаты № 1 и остался снаружи, как и его партнёр. Остальные вошли в палату. Она была просторной, светлой, двухкомнатной, с большими окнами, уютной двуспальной кроватью, гостиной с кожаными креслами, видеомузыкальным центром, аквариумом, комнатными растениями и ванной комнатой, дверь в которую была открыта. Пациент восседал на унитазе и чистил зубы.
— Good morning, Donald! — Гарин заглянул в ванную. Своей четырёхпалой рукой пациент вытащил зубную щётку из огромного рта, смачно сплюнул на пол и произнёс глубоким, утробным фальцетом:
— Heavens to goddamn Betsy, it is a good morning! (Охрененно-добропроклятое утречко!)