Русская проза и эссеистика: "Незримый рой" Сергея Гандлевского
"Незримый рой" Сергея Гандлевского – книга, которую должен прочесть любой человек, который увлекается литературой, и просто обязать прочесть тот, кому интересна поэзия. Так точно и так доходчиво (при этом в такой максимально сжатой форме) о русской литературе не говорили, кажется, действительно давно.
Структурно книга состоит из трех частей. Первая, "Крупным планом", – это портреты поэтов: Пушкина, Лермонтове, Набокова, Лосева, Рейна… Тексты этой части ближе даже не к эссе, а к литературоведческой статье (но написанной очень живо и ярко). Вторая часть, "В общих чертах", – вещи более частные и более личные. Размышления, воспоминания, мысли. Это уже эссе в чистом виде, очень колоритные и блистательно построенные. Третья часть – размышления Сергея Гандлевского о сущности поэзии, поэтического мастерства и роли поэта.
Литературные озарения тут буквально в каждом абзаце. Анализ – короткий, буквально на две страницы – стихотворения Георгия Иванова "Вот елочка. А вот и белочка…" превращает это произведение в мрачное воспоминание о временах Большого Террора (и в рассказ о любом терроре вообще), а размышление о том, что Бродский вырос в семье профессионального фотографа, ведет к удивительным открытиям в его лирике:
"Есть такой трюизм: писатель мыслит образами, Бродский — фотообразами. Верный своему зрению, он мастер стоп-кадра:
Полицейский на перекрестке
машет руками, как буква “ж”, ни вниз, ни вверх…"
Или вот, почти детективное расследование того, почему Набоков, "припечатавший как троечников нобелевских лауреатов Фолкнера и Пастернака" и негативно относившийся ко всему советскому (особенно в области литературы), дважды положительно отзывался об Ильфе и Петрове, писателях, питающих искреннюю симпатию к советскому строю. В итоге нас ждет увлекательный рассказ о точках пересечения, порой весьма неожиданных, этих авторов.
А вот, например, разбор "Маленьких трагедий" Пушкина: "Скупой рыцарь", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость" и "Пир во время чумы". В четырех весьма скромных по объему эссе – невероятное количество свежих, ярких и оригинальных мыслей. И эта невероятная сжатость увлекательных и интересных идей заставляет сперва проглотить отведенные на анализ пьес страницы буквально за один присест, а затем еще долго смаковать послевкусие и вновь и вновь возвращаться к прочитанному. Здесь действительно есть, о чем задуматься. А уж соглашаться или спорить – право читателя. Так, финал "Каменного гостя" Гандлевский трактует очень оригинально и смело (и весьма, надо заметить, правдоподобно) – как прощание Пушкина с разгульной холостой жизнью и примерке на себя скучного (понятно, что для безумно влюбленного поэта это кокетство) каменного обличия верного мужа:
"Похоже, в Болдино жених Пушкин заранее устроил себе своего рода одинокий “мальчишник”: прощался с прошлым, вглядывался в будущее. Смолоду он много повесничал и вволю повеселился над мужьями. Настал его черед сыграть роль супруга со всеми, так сказать, вытекающими. Не исключено, что среди прочего он примерился и к участи Командора. И как в воду глядел".
Или вот анализ сюжетной кульминации "Моцарта и Сальери":
"Философская дискуссия не на жизнь, а на смерть начинается, когда Моцарту мерещится черный человек, сидящий третьим за дружеской трапезой. Уже в следующей реплике Моцарт интересуется, как бы между прочим, верны ли слухи, что Бомарше был отравителем. На что Сальери свысока отвечает:
Не думаю: он слишком был смешон
Для ремесла такого.
Но на взгляд Моцарта, Бомарше не мог совершить преступления не из-за нехватки солидности, а по другой причине. И Моцарт мимоходом формулирует на столетия вперед тему диспутов и экзаменационных сочинений:
Он же гений,
Как ты да я. А гений и злодейство —
Две вещи несовместные. Не правда ль?
Подобный ход мысли для Сальери внове. Но, поглощенный своим делом, он рассеянно, будто из вежливости, переспрашивает сотрапезника, а сам невозмутимо доводит начатое до конца:
Ты думаешь?
(Бросает яд в стакан Моцарта.)
Ну, пей же.
Покойный друг моей юности вообще предполагал, что от внимания Моцарта не ускользают застольные манипуляции Сальери, да тот и не видит надобности скрытничать, раз уж разговор зашел такой интересный…"
Невероятная мысль, заостряющая философский аспект пьесы до совершенно уже фантастического уровня. Просто представьте себе постановку этой пьесы, где Сальери не таясь добавляет яд в бокал Моцарта прямо на глазах у последнего. А тот, в свою очередь, спокойно принимает отраву и выпивает. Ведь именно это действие и должно дать окончательный ответ на главный вопрос произведения, который не теряет актуальности и по сей день: "Так совместимы или нет, гений и злодейство". И не важно, кто там держит бокал: Сальери, Петр I, Сталин, Шолохов… Перечислять подающих можно до бесконечности. Незыблемым остается только одно: пушкинскому Моцарту, так же как пастернаковскому Гамлету, придется последовать за Христом. Чашу никто мимо не пронесет, и испить её придется до дна.
Не в этом ли и есть основной признак поэта? Чаша дней должна быть выпита. А уж яд в этой чаше или не яд, – это особенность времени.