"Палец в сердце вставлял, аминазином кололи — это правда или врут?" Медицинские истории Алексея Моторова
А также о волонтерах и о черствости врачей
Мы встретились с Алексеем Моторовым в Сквере Девичьего поля на Большой Пироговской, где он иногда ведет экскурсии по медицинскому кварталу Москвы. Моторов знает там все ходы и выходы, про каждый у него есть какой-то анекдот, связанный не только с историей русской медицины, но и с его собственной жизнью. Моторов — вообще отличный рассказчик, об этом известно каждому, кто читал его веселую, смешную и страшную автобиографическую серию про медбрата Паровозова, где описано закулисье советской больницы. Принято повторять, вслед за Шекспиром, что жизнь — театр, а люди в нем — актеры. Но возможно, вся жизнь — больница, а люди в ней — врачи и пациенты. Причем иногда они меняются местами.
"Неужели это я?"
— Почему так любят медицинские истории, рассказанные врачами? Что нас, читателей, в них цепляет?
— Меня всегда привлекала литература, которая так или иначе была связана с медициной. И даже если книжка не доктором написана, почти все персонажи-врачи — симпатичные. Тот же доктор Ливси в "Острове сокровищ" или Иван Иванович в "Двух капитанах". В четвертом классе я с огромным интересом прочитал повесть "Хирург" Юлия Крелина в "Новом мире", на следующий год по ней сняли фильм "Дни хирурга Мишкина", где в главной роли был Олег Ефремов. И мне так понравилось!
Тут дело в том, мне кажется, что с медициной сталкиваются все, от рождения до смерти.
Врачи — это огромное профессиональное сообщество, которое закрыто от посторонних. Кто эти люди, которые делают нам больно?
Какие они — бесчувственные или им нас немного жалко? А у них у самих что за жизнь? Они сами-то болеют? Смешные детские вопросы.
Описание "той стороны баррикад", особенно если оно хорошее и честное, всегда будет привлекать. Без излишней сентиментальности, но и без жути, от которой уже тошно. Мне кажется, доброе начало в литературе очень важно.
— При этом в вашей книге "Юные годы медбрата Паровозова" жути предостаточно. Есть образ Минотавра, притаившегося в больничных подземных коридорах между корпусами. Кстати, для меня эти коридоры — один из главных ужасов в больнице. Неужели врачам там тоже не по себе?
— Когда я попал на работу в больницу, я был совсем зеленый юнец. В училище я пошел после того, как первый раз провалился в институт, куда вообще собрался, как говорится, по приколу, чтобы продолжать на гитаре играть в ансамбле.
Две недели нас обучали предмету под названием "общий уход": как переодевать и перестилать больного, как ставить градусник, утку подкладывать, транспортировать. Почему по лестнице надо нести носилки с больным ногами вперед и так далее.
Потом нас погнали на месячную практику в 61-ю больницу. Это были мои первые шаги, и я очень остро воспринимал все, что было вокруг меня, ночами плохо спал. Но потом привык, и почти ничего из этих первых реакций не осталось.
А Минотавра, живущего в нашем подвале, я придумал еще и потому, что чувствовал, как эмоционально тупею. Везешь покойника в два часа ночи. Свет горит еле-еле, ты один, подвал 700 метров длиной. Впереди какие-то тени, сзади никого, а мне почему-то не страшно. И вот я пытался сам на себя нагнать жути, чтобы опять превратиться в того юношу, который мог зарыдать от сентиментальной книжки. Так появился образ чудища, которое для меня стало воплощением всего самого плохого, что может быть в таком месте, где болеют и умирают люди.
А потом, мне с третьего-четвертого класса дико нравилась греческая мифология, все эти образы, основы нашей цивилизации, отсюда многие ассоциации — с Троянской войной, с Минотавром. Кстати, многие говорили, что этот образ совершенно лишний.
— Неужели так быстро наступает эмоциональное отупение?
— Бывало, я вдруг очухивался в том же подвале: "Неужели это я, который ночью боялся в дачный сортир через сад пройти?" А тут еду в морг в два ночи, и не просто с покойником, а с человеком, с которым я разговаривал до этого несколько суточных дежурств подряд, пока он был в сознании, и даже успел привязаться. Это, конечно, не часто случается в реанимации, но, если случается… Ведь в обычном отделении контакт другой, там больных много, и с каждым из них долго не возишься. А в реанимации, при отсутствии санитаров, все это кормление, перестилание и прочее, — на среднем медперсонале. И ты за несколько суточных дежурств в особую связь вступаешь с больным, и когда он помирает — это не просто смерть пациента, это нечто большее.
И вот везешь в морг тело человека, с которым лишь недавно общался, а мысли где-то совсем в другом месте. Надо ли утром на молочную кухню и в магазин? Или сегодня не надо и можно сразу домой спать? А если пару часов выкроить и махнуть в кино на новый фильм "Тутси"?
Однажды, помню, посреди таких мыслей я прям остановился с каталкой: "О чем же я думаю? Как это со мной могло случиться?"
И это я еще не работал в нашей детской реанимации для грудничков, с разными патологиями первых месяцев жизни. Я иногда встречал сотрудников этой реанимации в столовке. Как они все это переносят, особенно детские смерти?
С другой стороны, при такой работе нельзя не измениться, иначе просто чокнешься.
— Обычно врачи говорят: "Ты не можешь умереть с каждым". И ведь правда.
— Это так. Но чем дольше живешь, тем больше думаешь о прошлом. И все те события, которым ты тогда не позволял себя извести, сейчас мучают по-настоящему. Вспоминаешь случаи, когда не вовремя отошел от кровати больного, отвлекся, не заметил важного. Да, уставали зверски, потому что на две ставки работали. И все же это не всегда оправдание.
"Патанатомы — веселый народ"
— Это задним числом догоняет? Сейчас-то вы уже не работаете.
— Обо всех не буду говорить, но в моем случае именно так. Есть в чем себя упрекнуть. Мне кажется, чтобы работать в реанимации, нужно быть очень здоровым и одновременно зрелым человеком. А мне, когда я там начал, было всего семнадцать, что-то было даже весело, прикольно, но вообще это все-таки слишком рано. К нам приходили медсестры после училища, мои ровесницы, а вокруг люди умирают. У наших пациентов травмы были такие, что неподготовленному человеку смотреть на это невозможно. Представляете, что такое человек, которого переехал гусеничный трактор, или автокатастрофа, когда машина неслась 170 километров в час?
Тут ведь не только вид этих травм, тут еще и другое. Вот, например, парень, который учился в техникуме на помощника машиниста. Молодой совсем, лет 18, получил стипендию, немного выпил и, стоя на платформе в ожидании электрички, начал толкаться с приятелем, чтобы согреться. Тот не рассчитал силы, еще платформа обледенела, и его товарищ угодил под проходящий с дикой скоростью состав. Ему обрубило обе ноги, одну руку целиком, другую частично. Его доставили к нам в шоковый зал, а затем, после операции, в реанимационный блок.
И вот я смотрю на него и думаю, как он дальше будет жить? А его папа с мамой? У него еще алкоголь в крови нашли, а значит, инвалидное пособие будет копеечное. Молодой мальчишка, на ровном месте превратился в обрубок. Этот случай, как и многие другие, у меня из головы не выходит. И такое намного тяжелее наблюдать, чем смерть.
От таких историй либо сойдешь с ума, либо станешь непрошибаемым, толстокожим.
И не меняться невозможно и измениться нельзя, если хочешь, чтобы в тебе что-то человеческое оставалось.
— Как человек закрывается от этого — здоровым цинизмом?
— Человек в любом случае не должен выходить за какие-то рамки, чтобы именно человеческое в нем не выгорело. Думаю все же, что цинизм — это самое простое и не самое верное, так же, как и начать усиленно поддавать. Что тоже не редкость, особенно у хирургов. Оперируешь, затрачиваешь сумасшедшие усилия, а пациент умер, да еще по твоей вине, например, если соскочила лигатура с сосуда, а ты перевязать повторно не успел.
Кто-то умеет моментально переключаться, я всегда таким завидовал: на работе ты один, вне работы другой. Но и это до поры до времени. Хорошо бы, конечно, чтобы всякий доктор заводил себе хобби. Юмор тоже спасает, кстати, не обязательно циничный, а такой, компенсаторный. Хирурги, реаниматологи, врачи медицины катастроф, патанатомы — обычно очень веселый народ.
А самые занудные — физиотерапевты, врачи санаториев. У них обычно с чувством юмора не очень.
— А тот нейрохирург, что вам кисть спас? Вы ведь в том подземном коридоре чуть руку не оставили, подкараулил-таки вас Минотавр.
— Ой, руку мне пришивал потрясающий человек, Василий Андреевич Невзоров, наш нейрохирург. Такой скрупулезный-скрупулезный. Шов нерва — это дело долгое. Никто бы не стал так возиться. Но чувства юмора у него не было вовсе. Например, Василию Андреевичу рассказывают анекдот: на заводе АЗЛК в вечернюю смену с конвейера по недосмотру вместо автомобиля "Москвич-412" сошел автомобиль "Мерседес Бенц-600". Все: "Ха-ха-ха!" А он историю болезни заполняет, на секунду поднимает глаза: "Как такое могло произойти? Они что, детали перепутали?" Потом еще подумал и с облегчением: "Да, точно, детали перепутали!"
"Я хочу домой, с собакой гулять!"
— Сейчас в больницах, особенно в связи с ковидом, много волонтеров. Конечно, самого страшного они не видят, но представляете, каково им?
— Это другое сознание. Я ничего не хочу сказать плохого про волонтеров, но волонтер пришел — и ушел. Какой бы ужас ни творился, он знает, что в любой момент может вырваться из всей этой мясорубки и домой свалить. Поэтому он и воспринимает все по-другому.
У волонтера, кстати, гораздо выше заточенность на некое абстрактное милосердие.
Сколько я такого видел: "Ой, вы ему больно делаете! Ой, не надо ему руки привязывать". Ладно, не привязываем, пожалуйста, и пациент за десять секунд вырывает себе трубу из трахеи, зонд из желудка, подключичный катетер или дренаж из средостения, который ему вшивали на 12-часовой операции.
— Вас раздражают волонтеры?
— Не волонтеры, но люди с волонтерским сознанием. Когда в паллиативном центре больного в стадии запредельной деменции поздравляют с днем рождения, подвязывают ему воздушные шарики к кровати, хором исполняют "Happy Birthday", а он, бедный, ничего не помнит, ничего не понимает и ничего не воспринимает. Лично для меня это цирк, театр.
— В этом есть какая-то фальшь?
— Это отвлечение на негодный объект, действие, рассчитанное исключительно на внешний эффект.
— Иногда кажется, что человек уже ни на что не реагирует. А потом он вдруг легко-легко, чуть заметно, сжимает твою руку. Пока человек с нами, здесь, мы должны быть с ним. И мы не знаем — вдруг он видит эти шарики или чувствует, что они есть?
— Может быть. Я против цирка. А потом, подобный контакт — дело интимное, а я говорю, что меня раздражает, когда из этого делают представление. И про тактильный контакт я понимаю. Для меня он важнее, чем любой другой. Когда мы приходили к умирающей родственнице моей жены, я ее гладил, целовал, а она в таком виде была, что там уже запах и все такое. Мне это ничего не стоит, при том, что я в обыденной жизни достаточно брезгливый человек. У меня вид детского ночного горшка вызывал рвотные приступы, а если бы вы видели, что я делал на работе… Причем я даже не могу сказать, что перещелкиваю тумблер: "Так, Моторов, собака, давай переключайся". Нет, конечно. Это как-то само.
А добровольцу даже и переключаться не нужно. Он просто может уйти, никто ему слова не скажет.
Другое дело, когда ты здесь на работе, за тобой дверь закрылась, все, изволь отработать сутки.
За десять лет реанимации только одна девочка не смогла адаптироваться. Она приходила и рыдала все 24 часа: "Я не могу, здесь все умирают, эти страшные травмы, мне всех так жалко. У меня собака любимая, колли, я хочу домой, с ней гулять". Ее дом был в пяти минутах ходьбы, и от этого ей было еще хуже.
Потом она ушла в детскую психиатрическую больницу, в отделение физиотерапии. Никаких тебе смертей, страшных травм, она там лишь подключала аппараты УВЧ и тому подобное. Однажды навестила нас, такая счастливая, просто вся светится: "Леша, как же мне там хорошо! Чудесные детки, я их так люблю. Один тут прибежал ко мне, говорит: "Я бабочка, я бабочка". Я говорю: "Иди ко мне, моя бабочка, какие же у тебя красивые крылышки!" Прямо расцвела. А у нас была уже серого цвета, с безумными глазами.
"Про тебя правду рассказывают или врут?"
— Я общалась с одним доктором, который сказал: "Все медицинские байки — чепуха. Есть только один человек, который не врет. Это Моторов. Я знаю то отделение и всех людей, о которых он пишет". Вы вообще ничего не присочиняете в своих книгах?
— Привет этому доктору! Моторов тоже врать умеет. Но если пишешь мемуары — то врать нельзя, если роман — то не сочинять глупо. Правда, я не писал ни то, ни другое. Я просто развлекал одну свою бывшую коллегу. Она в нашей реанимации работала медсестрой в мой последний там год, а потом быстро вышла замуж за немца и уехала под Франкфурт-на-Майне. Мы с ней списались в сети "Одноклассники", и она как-то раз спросила: "Про тебя столько легенд ходило, как ты там палец в разорванное сердце вставлял, как ты руку перерезал, как тебя аминазином по ошибке кололи. Это все правда или врут?"
Я говорю: "Давай, если у меня будет настроение, расскажу, что там было на самом деле, начну тебе тексты целыми простынями слать, к примеру, раз в неделю, а то кусочками каждый день неохота". Я был в тот момент относительно свободен, дела в нашей фармацевтической фирме шли уже не очень, так что я и себя развлекал, и ее немножко. И, поскольку я отвечал на вопросы про собственную жизнь, врать было не интересно. Наоборот, хотелось что-то вспомнить поточнее.
Четыре месяца я писал письма. Было особенное настроение, кураж. Так, абсолютно неожиданно, получилась книжка.
Я еще смеялся: "Сашка, вот издадим нашу переписку, она, конечно же, станет бестселлером, я приеду на Франкфуртскую книжную ярмарку и тебя навещу".
А через пару лет, когда и вправду вышла книжка, звонит мне мой издатель, Варя Горностаева, и говорит: "Тут в рамках года культуры России в Германии Гете-институт посылает российских авторов по издательствам и литературным салонам Германии. Поедете? Первый город в программе — Франкфурт".
У меня в жизни вообще много всяких совпадений и неожиданных встреч после написания книг. Буквально, вспомнишь человека — и он появится в твоей жизни, даже если ты его до этого вечность не видел.
А знаете, что меня побудило писать мою последнюю книгу? Я решил найти девочку, о которой случайно вспомнил в 2007 году в Австрии, на берегу озера в Каринтии, где мы с женой проводили летний отпуск. Дело в том, что та девочка нагадала мне события в личной жизни, и все, что она предсказала, сбылось. Хотя я к любым гаданиям отношусь с диким скепсисом и недоверием. Рассказать?
— Рассказывайте.
— Дело было в пионерлагере, мне только исполнилось шестнадцать. И как-то раз одна девчонка — симпатичная, кареглазая, на пару лет младше меня — говорит: "Леша, а хочешь я тебе на любовь погадаю?"
Я собирался было сказать, что все это ерунда, но жалко было обижать ее, она такая трогательная была. "Ладно, — говорю, — валяй на любовь". Она и начала: "Ты очень давно знаешь свою будущую жену". А мне и вправду одна девочка с шестого класса нравилась до смерти, но она в мою сторону даже не глядела. "Очень скоро, — продолжает моя гадалка, — ты с ней заново познакомишься". Ну ладно, думаю, приду в сентябре в школу — и вот она. Познакомлюсь заново. "Вы не будете вместе учиться". — "Как это?" — "Просто встретитесь летом, это будет студенческая картошка или стройотряд. У нее светлые волосы". А мне нравились именно такие снегурочки в то время, чтобы светлые волосы, светлые глаза. "У нее будут светлые волосы и карие глаза". — "Стоп-стоп, не хочу карих глаз, хочу голубые, серые". — "Нет, карие. Начальная буква ее имени будет "Е". У вас родится сын со светлыми волосами, со светлыми глазами, и первая буква имени будет "Р".
— У вас и вправду жена Елена и сын Роман. Уверена, что вы это все задним числом присочинили.
— Я и сам так подумал. Я говорю жене: "Слушай, Лена, — мы как раз по тропинке вдоль озера шли, — я тут вдруг вспомнил, что нам все наше будущее предсказали". Она говорит: "Мы тридцать лет женаты, а ты только сейчас об этом вспомнил?"
Бывает такой вид амнезии, называется диссоциативная фуга, когда события собственной жизни не помнишь.
Жена говорит: "Ты все врешь, Моторов". И как мне было доказать, что все правда?
Я свою будущую жену Лену и вправду знал с 1968 года, мы были соседями по даче. У нее светлые волосы, карие глаза. "Ты с ней познакомишься уже скоро, это будет летом". Я, действительно, приехал на дачу, когда закончил первый курс училища, через два года после этого разговора с гадалкой, и через полгода мы поженились. Родился сын Рома — голубые глаза, светлые волосы, этакий альбинос. Я еще говорил гадалке той: "Девочка моя дорогая, ты генетику учила? У двух кареглазых родителей голубоглазое потомство — по закону Менделя вариант 1:16, и то надо знать генотип родителей". Как такое задним числом сочинишь?
Короче говоря, вернулись мы из Австрии в Москву, и я загорелся найти ту девочку-гадалку. Но вот что удивительно: при моей очень хорошей памяти на имена и фамилии, я не помнил, как ее зовут. Весь отряд помню, кто был пионервожатый, повариха, шофер — помню, а ее — нет. Раскидал сообщения по соцсетям тем, кто был в пионерлагере "Дружба" от 1-го меда под Новым Иерусалимом, и всем откликнувшимся задавал один и тот же вопрос: "Ребята, помните такую кареглазую, симпатичную девчонку, которая карты раскидывала, носила монисто, широкие юбки и всячески косила под цыганку?" И мне один, другой, третий стал говорить: "Прекрасно помню, она мне всю жизнь предсказала, все сбылось". При этом имя у всех тоже как отрезало. То ли Ира, то ли Таня. То ли Аня. И я помню, что вроде короткое имя, а в фамилии, кажется, была буква "Ц", словно что-то цокало.
Эти мои розыски продолжались года полтора. Я настолько увлекся, что начал писать пионерские воспоминания. Так вышла вторая книжка.
Наконец, я вступил в переписку с девочкой по имени Марина, которая у нас на торжественных линейках носила знамя дружины с кистями, красивое такое. Среди всего прочего, мы с ней с удивлением выяснили, что я прекрасно знаю ее старшую сестру, которая была врачом-эндоскопистом в нашей же больнице.
— Все это ради того, чтобы доказать жене, что вы не врете?
— И себе, что не сошел с ума. Так вот, Марина эта внезапно говорит: "А ты когда про эту гадалку вспомнил?" — "Два года назад". — "А я год назад. Моему второму ребенку исполнился год, я его родила в 41, а первого — в 21. Так вот, девочка эта мне сказала, что у меня будет двое детей с разницей в 20 лет. Рассказала, какие имена будут у детей, какие глаза, волосы. И звали ее Лена Немец".
Точно! Лена Немец! Имя есть! Но где ее искать? Даже фоток ни у кого не осталось, хотя снимков от тех времен было много. Да, чуть не забыл, в один прекрасный день еще одна моя корреспондентка, тоже бывшая пионерка нашего лагеря, которая в 1990-91 году уехала в Израиль и сейчас там работает врачом-рентгенологом, по имени Римма, вдруг в ответ на мои поиски написала: "У меня тоже все ее гадания сбылись. Во-первых, что я стану врачом, хотя не собиралась. Что я выйду замуж, еще будучи студенткой, но не за однокурсника, за другого, имя которого — на "Л". Я еще на всех Леонидов заглядывалась. А вышла замуж на пятом курсе за программиста по имени Лева. Кроме того, мне нагадали, что будет двое детей, у старшей дочери светлые волосы, светлые глаза, а у младшего сына карие глаза, темные волосы. Я еще ворчала, хотела, чтобы первым родился мальчик. А гадалка такая: "Не получится. Старшая будет дочь. Ты родишь ее здесь, а младшего за границей".
1979 год! Какая тут вообще заграница?!
Они уехали в Израиль в 1991 году, и через два года она там родила младшего.
И еще кое-что этой Римме нагадали, но она категорически отказалась мне сказать, что именно, "потому что оно не наступило, а время для этого еще есть".
Когда жизнь "бессовестней литературы"
— Вы этот сюжет описывали в книжке?
— Нет, только устно рассказываю, вот как сейчас.
Короче, трясущимися руками в поисковом окне вбиваю "Лена Немец" и нахожу ее в одну секунду. Она поменяла фамилию, но в скобках указала девичью. Я написал: "Лена, вы были в "Дружбе" в пионерском лагере в 70-х годах, младше меня на отряд. Я там играл в ансамбле". Она ответила: "Я вас прекрасно помню, вы были звездой. Я так хотела пообщаться хоть минутку, а вы все куда-то бежали". Я говорю: "Мне так много надо вам сказать! Я вас искал два года".
Она, конечно же, подумала, что я сумасшедший, но тем не менее пришла в парк Сокольники — жила там рядом. Мы сели в какую-то кафешку, и я стал ей взволнованно и сбивчиво говорить: "Вы в 1979 году гадали мне и еще двум отрядам пионеров — так у всех все сбылось, все!" Представляете, я думал, она изумится, подскочит на стуле, а она не обрадовалась, не удивилась, а как-то весьма спокойно отреагировала: "Да, я смутно помню, у меня однажды случился какой-то бзик на цыганщине. Фильм тогда еще вышел, где была песенка: "Что сказать, ну что сказать? Устроены так люди. Желают знать, желают знать, желают знать, что будет". Меня это так захватило, я целый год представляла себя цыганкой, пока не надоело. А что касается гаданий, так это я дурака валяла, никакого будущего я читать не умею. Говорила все что Бог на душу положит. Так, детская игра, не больше". Представляете?
— Вы рассказали всем остальным, что нашли ее?
— Еще бы! Первым делом Римме позвонил: "Можешь не верить, но я все-таки ее нашел! Ее зовут Лена Немец". Она говорит: "О, конечно, Ленка Немец, как я только могла забыть". Как будто у всех амнезия! И тут мне Римма говорит: "Между прочим, у меня последнее предсказание сбылось". Чуть позже она впервые за 25 лет приехала из Израиля в Москву и рассказала, что это было.
Оказывается, она вспомнила об этом давнем пионерском предсказании во дворце бракосочетания, когда выходила замуж за своего программиста на букву "Л". "Я была ужасно влюблена в него, а тут меня как ошпарило: мне же Лена тогда среди прочего нагадала, что я замуж выйду дважды. А так как все, что мне Лена Немец пообещала, до сих пор сбывалось, я страшно огорчилась: не хочу я другого мужа! И ведь ничего не предвещало, мы жили хорошо, дочка у нас родилась — красавица зеленоглазая со светлыми волосами. Потом мы уехали в Израиль, где родился сын. Эмигрантская доля тяжелая, мы начали с мужем обвинять друг друга, ссориться. Потом взяли и развелись. Стало грустно и одиноко. Но я помнила, что у меня еще будет муж. Пусть я не буду его так любить, как Леву, но все же одна не останусь. Думала, вот бы спросить Лену Немец, какой он будет. Про первого-то она подробно рассказала — и про волосы, и про глаза, и где познакомлюсь. А про второго вообще ни слова. Неужели у меня кто-то еще будет?.. А время шло, жизнь постепенно налаживалась, дочка в армии отслужила, младший в школу пошел, врачом я наконец-то стала, а раньше была только лаборантом. С Левой снова стали встречаться. Думаем, что дурака-то валять? Взяли и обратно поженились. Так что я замуж, действительно, вышла дважды, но за одного и того же человека".
— У писательницы Линор Горалик есть такое выражение: "Жизнь бессовестней, чем литература". Ведь если описать такое в романе, то все скажут, что это неправдоподобно и так не бывает.
— Есть такие случаи, которые я бы постеснялся вставлять в книжку, потому что они попахивают совсем уж чистой выдумкой. Но в жизни столько совпадений, которые на первый взгляд кажутся случайными. А на самом деле ничего в этой жизни случайно не бывает.