Ася Казанцева: "Если ты пишешь научно-популярные книжки, не жди долговременной славы"
18+
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАЗАНЦЕВОЙ АНАСТАСИЕЙ АНДРЕЕВНОЙ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАЗАНЦЕВОЙ АНАСТАСИИ АНДРЕЕВНЫ.
Slon продолжает публикацию цикла интервью с финалистами "Кто бы мог подумать! Как мозг заставляет нас делать глупости", финалист премии в естественно-научной номинации, рассказала, почему люди – не очень рациональные существа и почему не стоит съедать по четыре чизкейка в день.
– Вы занимаетесь популяризацией науки в быстроразвивающейся области. Вам не кажется, что информация, которую вы донесли, перестанет быть актуальной, скажем, через пять лет?
– Научная картина меняется, и да, конечно, все довольно быстро устаревает. И если ты пишешь научно-популярные книжки, не стоит ожидать, что это даст тебе долговременную славу. Через двадцать лет то, что писала я, и то, что писали другие, тот же Марков (биолог Александр Марков, автор научно-популярных книг по проблемам эволюции. – Slon), например, во многом будет пересмотрено. Тем не менее какие-то базовые вещи все же остаются.
Понимаете, вот дарвиновская теория естественного отбора. Сто пятьдесят лет ее уточняют, расширяют, находят еще какие-то дополнительные механизмы, но общий принцип все равно остается тем же самым. Таблица Менделеева тоже примерно тогда же была придумана, и все равно она остается. Я сейчас шеф-редактор журнала "Здоровье", а он издается с 1955 года. Я сейчас много читаю старые подшивки, потому что мы готовим его юбилейный выпуск. И некоторые, не все, конечно, материалы, несмотря на то, что им больше пятидесяти лет, выглядят убедительно и сегодня.
– Что вообще такое популяризация науки?
– Моя профессия с момента окончания университета, то есть последние шесть лет, – находить самое интересное в научных работах и пересказывать их широкой общественности. То есть я человек, который впитывает большое количество новых знаний, чтобы выбрать из них самое прекрасное и самое увлекательное и пересказать это людям. В общем, главное условие существования научной журналистики – это мода на ум в обществе. Если есть мода на ум, то мы ее обслуживаем и получаем за это деньги.
Научная журналистика – это очень широкое понятие. Даже когда мы пишем в журнале "Космополитэн", что ученые доказали пользу клубники, – это научная журналистика. Это популяризация в каком-то смысле. И когда Александр Марков пишет книгу по нейробиологии, которую сложно даже понять без образования, – это тоже популяризация, просто другой ее конец. А посередине находится бесконечно много разных форм популяризации, и понятно, что одни из этих форм популяризации приносят большую пользу науке, другие приносят большую пользу людям. Это всегда поиск какого-то баланса. Это довольно рискованно, так как в конечном счете на тебя всегда обижаются: если ты чуть-чуть уходишь в сложные механизмы, то читатели могут перестать тебя читать, а если ты перегибаешь с упрощением, то ученые говорят, что ты все вульгаризируешь.
Например, есть такая хорошая, но сложная тема для научных журналистов, – болезнь порфирия. Болезнь порфирия – это когда нарушается синтез части гемоглобина, и в тканях накапливаются токсичные продукты. И здесь, с одной стороны, вы можете рассказывать о ферментах, о феррохелатазе, и тогда вами будут довольны ученые, но ваш сюжет никто смотреть не будет. А с другой стороны, вы можете рассказывать про то, что для больных порфирией болезненны солнечный свет и чеснок и что от этой болезни произошли истории про вампиров, тогда зрители будут довольны, зато на вас обижаются ученые.
– А на вашу книжку кто-нибудь обиделся?
– Вроде бы никто не обиделся. Она была в целом воспринята очень благосклонно, гораздо более благосклонно, чем я ожидала. Ее успехи превосходят все мои представления о возможной востребованности, я, видимо, попала в незанятую нишу. Эта ниша называется "нейрофизиология для девочек". Там простым, при этом достаточно корректным и выдержанным языком описываются научные выкладки. Мне действительно удалось нащупать тот баланс, который редко кому удается нащупать. Потому что когда научно-популярную книжку пишет ученый, он отталкивается от того, как построена его наука, и ему очень сложно делать это достаточно просто, так как он не берет за основу потребности читателя, он отталкивается от потребностей своей науки. А я отталкиваюсь от потребностей нормального обычного человека, которому интересны ответы на конкретные вопросы, которые исследует наука. Видимо, таких книг у нас действительно мало. Их много на Западе, и вот они появляются у нас в переведенном виде. В России, насколько я знаю, таких книг никто не пишет. То есть либо пишут совсем примитив, и там теряется наука, либо пишут слишком конкретно и слишком сложно. Мне как-то удалось найти баланс, поэтому я и попала в эту нишу.
– Сейчас часто утверждают, что новые знания о том, как работает наш мозг и вообще организм, могут повлиять на некоторые общественные институты. Например, находят физиологические причины совершения тех или иных преступлений. Насколько это правомерно?
– Есть замечательный пример, который приводил Александр Марков. Существует участок ДНК, который, это установлено достоверно, совершенно точно резко повышает вероятность проявления агрессии и агрессивных действий. Люди, которые обладают этим участком ДНК, гораздо чаще попадают в тюрьму за преступления, связанные с насилием над личностью. Именно такие люди в 99 процентах случаев совершают изнасилования, гораздо чаще остальных убивают, вступают в драки, ходят на войну, и так далее и так далее. Вопрос такой: нужно ли людей с этими участками ДНК как-то изолировать от общества? Некоторые могут ответить, что да. Но следует уточнить, что этот участок называется Y-хромосома, и она есть у половины человечества, то есть у всех мужчин.
Да, действительно, отчасти к тем или иным социальным действиям нас располагают наши гены и гормоны, но в общем и целом, когда речь не идет о каких-то явных патологиях, человек все-таки в силах контролировать свое поведение. Если у вас есть Y-хромосома, то вы не обязаны идти всех убивать.
В конце концов, женщины тоже совершают преступления, хотя и гораздо реже. Люди должны контролировать свои действия, но да, в одних генетических и гормональных условиях это сделать проще, а в других генетических и гормональных условиях это сделать сложнее.
Возможно, в каких-то ситуациях это можно было бы использовать не для того, чтобы бороться с теми, кто уже совершил преступления, а можно было бы предотвращать эти преступления. Если мы знаем, что мужчины в целом склонны к агрессии, может быть, важнее в воспитании мальчиков учить их находить ей какие-то безопасные выходы, например спорт.
У меня книжка как раз про это, про то, что часто в быту мы склонны немножко переоценивать силы человеческого интеллекта и в результате очень любим грызть себя и других за любую сделанную гадость или глупость. Я говорю сейчас об обычном поведении, когда, например, девочка устраивает мужу истерику. Конечно, она не должна была так себя вести, но, возможно, стоит немножко мягче к ней относиться, у нее, может быть, был ПМС и соответствующее биохимическое состояние, которое мешает ей объективно оценивать ситуацию.– То есть человек не способен определить истинные причины своих поступков?
– Большинство людей не занимается рефлексией глубоко, не пытается разложить по полочкам свои неоправданные желания, а осознает только некоторую целостность. Девочка устраивает мужу истерику, так как думает, что он на самом деле плохой. Ее мозг находит объяснение для всех вещей, которые она делает. Вопрос, где причина, а где следствие. С ее точки зрения, муж плохой, поэтому истерика, а на самом деле, возможно, что случилась истерика, следовательно, муж плохой. Все ужасно хитро, а мозг всегда может рационально объяснить нерациональные действия, которые делает его владелец. Моя книжка как раз про то, что люди немного нерациональные. Но речь идет не о том, что какое-то конкретное генетическое или хромосомное состояние приводит нас к конкретным действиям, а о том, что те или иные влияния как внутренней, так и внешней среды могут изменить соотношение вероятности того или иного поступка. То есть всегда, когда мы оказываемся в какой-либо ситуации, у нас есть два-три-четыре варианта выхода. И то, по какому пути этой развилки мы пойдем, действительно зависит от текущего физиологического состояния. Но не только от этого.
– Можно ли вообще определить, чего мы хотим на самом деле, как соотносятся психика и физиология?
– Мы устроены делать все для того, чтобы у нас повысился уровень гормона дофамин. А сейчас появились простые способы получать удовольствие, это вообще-то ловушка, из которой нужно выбираться, и, по-моему, единственный способ ее контролировать – ее осознавать.
Например, еда. Мы все с вами запрограммированы на то, чтобы получать огромное удовольствие от еды, потому что мы жили в условиях, когда миллионы лет еды не хватало. И вот сегодня мы получаем удовольствие от сладкого. Если никак не пытаться это контролировать, все бы всё время ели чизкейки. Вот мне четыре чизкейка в день зарплата позволяет. Но тогда у меня начались бы всякие проблемы с лишним весом и сердечно-сосудистой системой. Осознавая, что это удовольствие не мое, а мне его навязала эволюция, мне как-то больше удается удерживать себя в рамках приличия.
Но это не обязательно, многие люди вообще ничего не знают ни про мозг, ни про гены, ни про гормоны, но тем не менее прекрасно сидят на диете, просто потому, что они понимают, что стройные девочки нравятся мальчикам. Это в принципе тоже работа мозга.
– А как влияют на мозг другие противоестественные вещи, которых не было в природе? Например, возможность быстрого перемещения из одной широты в другую.
– Мне кажется, что это должно снижать тревожность. Дело в том, что раньше человек был очень зависим от того социума, в котором он растет. От своего племени, деревни, а сейчас все немного проще, потому что если ты накосячил как-то или испортил отношения со своим племенем, то ты можешь уехать в Москву, найти там другую, новую работу и совершенно других, новых людей. А если ты и в Москве накосячил, ты можешь уехать в Нью-Йорк и найти там новую работу и новых людей. Мне кажется, что все это повышает личную безопасность, потому что у тебя больше шансов пробовать разные модели поведения в разных обществах. Если ты при этом можешь менять профессиональную деятельность, вообще прекрасно. Это еще показывает, что люди, которые заводят детей, должны вкладывать больше сил в их образование. Потому что чем больше у людей образования, тем больше у них шансов занимать разные экологические ниши и приспосабливаться к разным условиям.
Вся эволюция направлена в сторону удлинения детства. Мозг человека становился все больше и больше, соответственно, связи там становились все более и более сложными и обширными. Чем дольше мы воспитываем детей, тем к большему количеству разных сред обитания они могут приспособиться, когда вырастут.
Сегодня люди до 22 лет учатся и только потом начинают работать, а некоторые до тридцати учатся, получают всякие степени. Чем более развито общество, чем больше в нем экологических ниш, тем более удлиняется детство, тем больше знаний должен человек освоить, чтобы адекватно вписаться в это общество.
Это заметно даже по такому статистическому фактору, как возраст первых родов. Во всей России этот возраст 26 лет, а в Москве – 29. Потому что в Москве более сложная социальная среда, и женщина может позволить себе гораздо позже начать думать о детях.
Соответственно, чем проще общество, тем ниже этот возраст. Получается, Россия довольно сложная страна, ведь биологически женщина могла бы и в семнадцать начинать рожать.
– А как вы пришли к популяризации науки? Как вы поняли, что хотите пересказывать науку?
– Мне просто повезло. Я вообще бывший будущий медик. Я хотела поступить в Первый мед и стать врачом, для этого я поступила в школу с хорошей практикой в больницах. В какой-то момент нас повели в морг на вскрытие, и там я упала в обморок. Я думаю, что это было все-таки больше от голода. Но тогда это было крушением всех надежд, потому что я решила, что я такая слабосильная, нервная, тревожная барышня и медицинская карьера для меня закрыта. Это как раз был конец 11-го класса, после этого я не стала поступать в медицинский, к большому изумлению всех родственников. Осенью я пошла работать в нейрохирургическое отделение и там решила, что врач из меня все-таки не получится. Тогда я пошла на биофак. С первого курса было понятно, что ученого из меня не получится, потому что у меня недостаточно хорошо развито то, что называется абстрактным мышлением. У меня не получилось бы тридцать лет исследовать одну и ту же, пусть самую прекрасную, молекулу гемоглобина в надежде, что, может быть, через два года, а может, и через пятнадцать лет у меня будет статья в Nature. А Нобелевскую премию мне вообще, скорее всего, не дадут, потому что много нас таких. Я люблю, когда результат бывает понятен через месяц, через неделю, через день, но в науке это совершенно исключено. В общем, я четыре года училась на биофаке, сильно страдала и не знала, кем я стану, когда вырасту.
На третьем курсе у меня был экзамен по биологии развития, а биология развития – это такая страшная совершенно наука, про то, как миллион разных молекул влияют на то, с какой стороны у эмбриона вырастут клетки – ручки, ножки. Я сдавала по этому предмету экзамен, отвечала преподавателю, великому биологу Арчилу Карпезовичу Дондуа. Я ему отвечаю, а он пишет: "Казанцева Анастасия. Кафедра высшей нервной деятельности. 2". Я расстраиваюсь, говорю: "Давайте я вам на какие-то дополнительные вопросы поотвечаю". Он говорит: "Девушка, не волнуйтесь, я вам ставлю хорошо, а это ваш номер билета".
Мне эта история так понравилась, что я эту историю написала в ЖЖ, и ее прочитал Даниил Александров, редактор научно-популярной программы "Прогресс", лучшей научно-популярной программы всех времен и народов, которая когда-либо была, мы с ним немного сдружились. Я иногда им советовала каких-то экспертов-биологов из университета, потом, с четвертого курса, я начала у них плотно работать расшифровщиком. А потом я защитила диплом и после этого с ближайшего же понедельника начала работать в программе "Прогресс". С этого времени началась такая моя карьера.
Потом я решила написать научно-популярную книгу. Она писалась четыре месяца. Я в 12 приходила на работу, в 8 оттуда уходила и в 9 часов вечера садилась за книжку, до глубокой ночи ее писала, немножко спала и опять шла на работу, и так четыре месяца, не приходя в сознание, но мне реально было очень надо.
Знаете, был такой эксперимент: в 1999 году японец Масатоши Танака исследовал, как стресс от ударов током разрушает слизистую оболочку желудков крыс. Он брал две группы крыс. Одна группа ничего не могла сделать, и вторая тоже ничего не могла сделать с ударами током, но этим в пасти была вставлена деревянная палочка, которую можно грызть. И у вторых повреждения от стресса были значительно меньше, потому что они думали, что, если они будут грызть палочку, ток уменьшится. У меня даже был такой пост в ЖЖ: "Не знаешь, что делать, – грызи палочку". И каждый из нас делает это по-своему, для кого-то, например, погрызть палочку – это написать научно-популярную книгу.