"Унижение способствует тому, чтобы человек рассчитался". Банкротство и долговая тюрьма в русской литературе XIX века
Алчность и бедность часто становятся двигателем сюжета, определяют поведение и характеры героев Шекспира и Достоевского, Гете и Стейнбека, Диккенса и Ремарка. Прибыль, кредит, инфляция в великих романах играют на равных с любовью и ненавистью, честью и мужеством. Об этом рассказывает в своей книге "От золотого тельца до „Золотого телёнка“" Елена Чиркова, предлагая взглянуть на литературу с точки зрения её экономического содержания. С разрешения издательства Corpus интернет-журнал "Звезда" публикует отрывок из книги доцента Школы финансов факультета экономических наук НИУ "Высшей школы экономики".
Жан Батист Мольер, "Блистательный театр" которого постоянно прогорал, несколько раз попадал в долговую тюрьму, откуда его вытаскивал отец, придворный обойщик и камердинер Людовика XIII. Рудольф Распе, хоть и взял в прототипы Мюнхгаузена не себя, а реального барона с той же фамилией, сам был не слишком чист на руку, горазд на аферы и угодил в долговую тюрьму в Англии. Другой аферист, Даниель Дефо, оказался должен 17 тыс. фунтов (в сто раз больше в современных ценах) после гибели зафрахтованного корабля и, чтобы избежать "посадки", вынужден был перебраться из Лондона в Бристоль, где мог выходить на улицу по воскресеньям: в этот день в городе было запрещено арестовывать должников. Пытаясь покорить Париж, молодой Рихард Вагнер отправился туда с супругой почти без средств, все ценное было заложено в ломбарде или продано, а когда жена заболела, он на месяц угодил в долговую тюрьму. Если бы не Фридрих Энгельс, туда же мог попасть и Карл Маркс.
В долговой тюрьме неоднократно оказывался поэт и литературный критик Аполлон Григорьев. Там ему не работалось: отвратительная еда, "недостаток табаку и чаю". В последний раз он был выкуплен богатой генеральской женой и бездарной писательницей, которой пообещал отредактировать ее тексты. Благодетельница осталась в накладе — поэт умер через четыре дня после выхода на волю.
Но это все мелочи по сравнению с той участью, которая выпала на долю жены Свидригайлова, героини "Преступления и наказания".
Свидригайлов сел в долговую тюрьму "по огромному счету", не имея ни малейших средств для уплаты. Некрасивая и немолодая Марфа Петровна выкупила его с целью брака и приняла кабальные условия оного — супругу было позволено "приглянуть иногда на сенных девушек", да и умерла Марфа Петровна, "по слухам", от побоев. ("Знаете, до какой степени одурманения может иногда полюбить женщина?" — задает риторический вопрос Достоевский.) Самого писателя, рьяного игрока в рулетку, не имевшего состоятельных спонсоров, угроза долговой тюрьмы в 1866 году заставила почти даром продать права на публикацию полного собрания своих сочинений и нового романа "Игрок".
Брать должника в кабалу и держать в погребе
Институт долговых тюрем в России ввел Петр I, который " подсмотрел" идею в Голландии. Первая долговая тюрьма появилась в Москве на месте нынешнего Исторического музея, где под нее выделили глубокие подвалы. Отсюда, считают многие, и пошло выражение "долговая яма". Несмотря на ужасные условия содержания узников, новшество по меркам того времени было прогрессивным — были отменены кабальное холопство, телесные наказания и смертная казнь. До этого задолжавшего государству могли привязать к позорному столбу и бить плетьми — "выбивать" долг — или казнить через повешение.
В Древней Руси частный кредитор имел право брать своего должника в кабалу и держать в погребе или использовать в качестве раба. "Русская правда" Ярослава Мудрого оговаривала, что разорившийся купец мог стать рабом своего кредитора, если банкротство наступило в результате неаккуратного ведения дел, но закон освобождал от ответственности оказавшихся в жалком положении из-за несчастного случая — им позволялось долг реструктурировать.
Доводы в пользу либерализации банкротного законодательства приводит Александр Радищев в "Путешествии из Петербурга в Москву":
"Если бы строгого взыскания по векселям не существовало, ужели бы торговля исчезла? Не заимодавец ли должен знать, кому он доверяет? О ком законоположение более пещися долженствует, о заимодавце ли или о должнике? Кто более в глазах человечества заслуживает уважения, заимодавец ли, теряющий свой капитал, для того что не знал, кому доверил, или должник в оковах и в темнице. С одной стороны — легковерность, с другой — почти воровство. Тот поверил, надеялся на строгое законоположение, а сей... А если бы взыскание по векселям не было столь строгое? Не было бы места легковерию, не было бы, может быть, плутовства в вексельных делах".
Аргумент очень серьезный.
Поставленный Радищевым вопрос, нужно ли сурово наказывать должника, созвучен современной дискуссии относительно того, следует ли спасать проблемные банки: ожидания спасения порождают безответственное поведение. Здесь то же самое: кредитор надеется, что у заимодавца есть сильный стимул вернуть долг — не попасть в тюрьму, поэтому он не прилагает усилий для проверки добропорядочности контрагента.
Полноценное законодательство о банкротстве — "Устав о банкротах" — появилось в Российской империи только в 1800 году, во время царствования Павла I. Разработал его Гавриил Державин. "Устав" разделил банкротство в результате ведения коммерческой деятельности и личное. Документ подразумевал несостоятельность "от несчастья" — в этом случае должника именовали "упадшим", "от небреженья и своих пороков" — такой банкрот считался "неосторожным", и "от подлога" — уличенных в этом именовали банкротами "злостными". В XIX веке долговые тюрьмы были основным механизмом взыскания задолженности с неосторожных и злостных неплательщиков, неосторожному могли присудить пять лет, злостному еще больше. Сажали не только за невозвраты долгов кредиторам, но и за неуплату налогов и судебных издержек, невыплаты зарплаты.
Долговая тюрьма как элемент рейдерства
Герой пьесы Островского "Свои люди — сочтемся" (1849) купец Самсон Силыч Большов задумывается, не объявить ли себя несостоятельным должником. Его стряпчий советует переписать имущество через закладную или купчую на приказчика Лазаря, потому как на жену "не действительно". Это рисковое дело: согласно "Уставу о несостоятельности" 1832 года, для признания подсудимого банкротом злостным было достаточно установить факт сокрытия им имущества путем "безденежной" передачи его третьим лицам.
Однако Большов узнает из газеты, что в Москве образовалась цепочка банкротств как намеренных, так и из-за мотовства ("в трехэтажных домах живут, другой такой бельведер с колоннами выведет, что ему со своей образиной и войти-то туда совестно"). Каждый отказ от уплаты долгов влечет следующие. Разорившиеся купцы должны и ему: один "сахару для дому брали пудов никак тридцать, не то сорок", за другим долг "за масло постное-с, об великом посту брали бочонка с три-с".
Массовые невозвраты облегчают дело, и Большов решается и просит стряпчего "за тысячу рублей и старую шубу енотовую" выправить бумаги. Он отписывает Лазарю дом и бизнес и "отсчитывает из наличного" с просьбой кормить его "со старухой" и заплатить кредиторам "копеек по десяти" за рубль долга. "Свои люди — сочтемся", — отвечает Лазарь на этот жест. Между тем приказчик положил глаз на Липочку, дочь Большова. Их свадьбе не бывать — мезальянс, если бы не новые обстоятельства. Как только Липочка узнает, что семейные дом и лавки теперь принадлежат Лазарю, а ее "тятенька" банкрот, она тут же соглашается выйти за приказчика, хотя влюблена в другого.
Сцена из любительского спектакля "Свои люди — сочтемся!" (1861). В роли Подхалюзина А. Н. Островский
Самсон Силыч оказывается в долговой тюрьме, терпит унижения: домой водят с солдатом, и "Ильинка теперь за сто верст кажется". Рассчитывает быстро выйти, да не тут-то было. Для мирового соглашения кредиторы просят по 25 копеек за рубль, а Лазарь после долгих уговоров поднимается только до 15. Свободных денег у него якобы нет: "торговать начинаем... домик купил, заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое". Свои люди, но не сочлись. Домой банкрота водят по улице с солдатом, чтобы он терпел унижения, не просто так. Считается, что унижение способствует тому, чтобы человек все же рассчитался.
Владимир Гиляровский, описавший долговую тюрьму в очерке "Яма", утверждает, что большинство ее обитателей попадало туда "из-за самодурства богатеев-кредиторов, озлобившихся не на должника за то, что он не уплатил, а на себя за то, что в дураках остался и потерял деньги". В тюрьму обычно садился глава семьи, и это почти наверняка обрекало его родных на голод и нищету. Но могли упечь и близких родственников: одна женщина пришла в тюрьму "садиться", "у нее семеро детишек, и сидеть она будет за мужнины долги".
В XIX веке механизм "посадки" в долговую тюрьму стал элементом рейдерства: он мог запускаться и в тех случаях, когда требовалось убрать с дороги конкурента — в бизнесе или личной жизни. В "Яме" много лет охранявший постояльцев тюрьмы старый солдат рассказывает, как одного только что женившегося молодого человека "усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить... запутал должника, а жену при себе содержать стал".
Выйти из тюрьмы можно, если долг уплачен самим банкротом, если его выкупили родственники или за него внесли залог третьи лица. Поскольку банкрот содержался в "яме" за счет его кредитора, тому могло попросту надоесть платить "кормовые деньги", но, как правило, кредиторы были готовы нести подобные расходы, лишь бы "иным неповадно было". Упразднены долговые тюрьмы в Российской империи были только в 1879 году.
Ошейник и позорный столб
В Древней Греции не расплатившийся должник попадал во временное рабство со всей своей семьей, пока не возвращал долг трудом. Срок неволи ограничивался, как правило, пятью годами, и попавший в нее по финансовой несостоятельности не мог подвергаться истязаниям. Реформы 594 года до н.э. афинского политика, государственного деятеля и поэта Солона запрещали залог под кредит в виде свободы людей, а попавшие в рабство из-за плохой "кредитной истории" освобождались.
В Древнем Риме существовал институт долговых обязательств под залог личной свободы, и по истечении законной просрочки платежа кредитор был вправе арестовать должника и заключить в свою домовую тюрьму. Три раза в месяц, в базарные дни, он обязан был выводить его на рынок в надежде, что кто-нибудь — родные, близкие или посторонние — выкупит его из неволи, уплатив долг. Если в ранний период Римской империи должника можно было обратить в раба, то с 326 года н. э. это стало невозможно. Однако в пользу кредитора обращалось его имущество — как нажитое к моменту банкротства, так и будущее — за исключением самого необходимого.
По древним французским и германским законам должника принуждали отрабатывать долг кредитору или надевали оковы и подвергали аресту, который длился, пока долг не будет выплачен, но кредитора обязывали должника "кормить и не увечить". В Средние века банкрота продолжали приравнивать к вору. В некоторых городах ему были обеспечены ошейник и позорный столб. В тюрьму тоже сажали, а камеры были общими для мужчин и женщин. Выйти из тюрьмы можно было, уплатив долг, что, находясь в неволе, сделать было затруднительно, или поступив в услужение в качестве раба. В средневековой Италии, которой институт банкротства был крайне необходим из-за обширной купеческой торговли, появился новый правовой инструмент — мировое соглашение должника с кредиторами.
В Англии первый закон о банкротстве был принят в 1542 году и являлся инструментом защиты кредиторов. Он позволял отчуждать имущество должника в пользу заимодавца и сажать банкрота в тюрьму. Однако к началу XVIII века в английской правовой системе впервые в мире сформировалось понимание того, что добросовестный банкрот, содействующий наиболее полному возмещению убытков кредиторов, может рассчитывать на прощение невыплаченных долгов. С того времени устраняется уголовная ответственность при неумышленном банкротстве, а несостоятельных должников начинают выпускать из тюрем при условии, что они переселятся в США. В 1849-м вводится институт добровольного банкротства, тюремное заключение за долги отменяется "Законом о должниках" 1869 года, который позволял сажать в тюрьму только тех, кто мог, но не хотел рассчитаться по долгам, и на срок не больше шести недель.
Система, можно сказать, противоположная российской. С одной стороны, по улицам с солдатом не водят и не унижают достоинства человека. С другой стороны, в Российской империи узникам предоставляли харчи бесплатно, а в Англии узник-банкрот должен сам себя содержать, что уменьшало шансы выйти и заставляло вертеться, даже будучи за решеткой.
Поскольку в Штаты ссылали добропорядочных должников, которые не смогли рассчитаться со своими кредиторами, там понимали, что банкрот вполне может быть не только плутом, но и честным человеком, который должен быть защищен законом от произвола кредитора. Существует мнение, что в этом и следует искать истоки более либерального по отношению к должникам американского законодательства о банкротствах. В США тюремное заключение для должников было отменено в 1833 году, гораздо раньше, чем в Великобритании. Но "льгота" не распространялась на случаи утаивания денег при их наличии и долги по алиментам.
Последней из европейских стран практику заключения за долги отменила Греция, это случилось в 2008 году. В наше время в долговую тюрьму можно угодить лишь в считаных странах, например в Объединенных Арабских Эмиратах. До сих пор можно попасть в тюрьму из-за долгов в США, правда, не из-за самого факта их наличия, а из-за неявок в суд на слушания по поводу долга, либо нарушение графика платежей после его реструктуризации, особенно когда даже минимальный платеж игнорируется. Коллекторы активно побуждают суды выносить постановления об аресте. Выйти обычно можно под залог, равный сумме долга. И это, как говорится, совсем другая история.