Читая Юрия Слёзкина
Книга американского историка Юрия Слёзкина "Дом правительства" недавно вышла в русском переводе в издательстве Corpus.
Известное московское здание благодаря роману Юрия Трифонова с некоторых пор стали называть "Дом на набережной", а не "Дом правительства", как это было привычно в течение нескольких десятилетий.
Я не могу воспринимать книгу Слёзкина как литературу — для меня всё, рассказанное там, происходило в каком-то мучительном безвременье… А ведь я не то, чтобы заглядывала в Дом правительства — я туда приходила систематически в течение — по меньшей мере — целого учебного года. В этом доме в обычной отдельной (!) квартире жил с мамой и младшим братом мой ровесник и коллега, математик, занимавшийся теорией вероятностей.
Рискну настоятельно советовать читать эту книгу подряд, несмотря на ее объем, — разумеется, читатель может "по ходу дела" что-то пропустить, однако решительно не стоит делать этот выбор заранее.
В конце 1950-х — начале 1960-х математики всерьез заинтересовались "новой лингвистикой"; перспективы автоматического анализа текста (тогда это называлось "машинный перевод") считались многообещающими. Сегодня я думаю, что лингвисты от этого временного "союза" выиграли много больше математиков…
Я тоже кое-что удачно "придумала", получив от своих коллег определенный кредит уважения, которого (именно кредита) хватило на множество совместных работ и несколько научных конференций. Я тогда осваивала возможности описания некоторых статистических закономерностей, свойственных языку и тексту, что мне без помощи профессионала было недоступно. А поскольку мы с мужем жили не просто в "коммуналке", но в выгородке из комнаты его родителей, то математикой мы занимались в доме моего коллеги.
Его квартиру я помню в немалой степени потому, что, не будучи заброшенной, она выглядела "ничьей". Я не помню ни кухонной утвари, хотя время от времени мы ели и, конечно же, на кухне; ни книжных шкафов, хотя книги в этом доме были и их было немало; ни каких-либо "дамских" побрякушек, хотя мать моего приятеля была привлекательной женщиной средних лет; ни "детских" вещей — будь то игрушки, "непарные" варежки или носки…
Эта "необжитость" мне запомнилась именно в силу своей нетипичности для обычного московского жилья. В одних домах было прибрано, но бедно; изредка могло быть и богато; но чаще всего было тесно, заведомо не прибрано и скорее уютно.
У моего приятеля уж точно было просторно, точнее говоря, пусто.
Пустота в комнатах меня всегда пугала — видимо, безотчетно я воспринимала пустоту как след исчезновения.
Страшно — это не когда средь бела дня вдруг почему-то падает и разбивается старинное зеркало. Страшно жить в доме, откуда вдруг исчезло зеркало. Но почему в самом начале последнего романа Трифонова — "Исчезновение" — разбивается зеркало?.. Этого мы уже никогда не узнаем.
Возможные намеки я искала у Слёзкина — пока не нашла…