"Употреблено" Дэвида Кроненберга: первый роман великого режиссера
На русский перевели "Употреблено", литературный дебют режиссера "Видеодрома" и "Автокатастрофы". Открыв роман, Станислав Зельвенский обнаружил, что все эти годы мы смотрели фильмы прекрасного писателя.
Первое, что удивляет в этом богатом на сюрпризы романе, — насколько охотно он соответствует ожиданиям. Выйди "Употреблено" без обложки, десять-двадцать страниц позволили бы, кажется, безошибочно атрибутировать автора. Чьи тексты мир, за исключением съемочных групп, еще никогда не читал, но видел, воспринимал, употреблял, если угодно, на протяжении последних сорока лет. Словно компьютер, подключенный к сознанию Дэвида Кроненберга, выделил там все ключевые слова, теги. Внутри книги таким образом описывается эссе одного из героев: "Вебер. Капитализм. Ватикан. Лютер. Энтомология. Сартр. Консюмеризм. Беккет. Северная Корея. Апокалипсис. Забвение". Следует добавить: секс. Безумие. Любовь. Болезнь. Трансформация. Каннибализм. Смерть. Кроненберг снял об этом два десятка картин — пару неудачных, дюжину прекрасных, несколько великих. И если в начале книга оправдывает ожидания, в конечном итоге она их, конечно, превосходит. Это не роман, написанный кинорежиссером, — похоже, все это время мы смотрели фильмы, снятые писателем.
Сюжет вращается вокруг двух пар. Первая — Наоми и Натан, тридцатилетние американские журналисты. Журналисты интернет-эпохи: куда больше, чем текстом, они озабочены фото- и видеоматериалами, которыми можно будет проиллюстрировать их расследования. Их объединяет страсть — не друг к другу, хотя формально они вместе, а к работе. Еще точнее, к почти безграничным возможностям документации реальности, которые открываются в ее процессе; короче говоря, они оба, особенно Наоми, помешаны на гаджетах.
Второй паре за 60, и в физическом смысле — но лишь в нем — она представлена только одной своей половиной. Это Аристид и Селестина Аростеги, профессора философии из Сорбонны, достигшие той степени звездности, какая бывает у философов только во Франции (ладно, еще в Словении), национальное достояние. Концепции супругов касаются общества потребления, консюмеризма, который они деконструируют с постнеомарксистских, надо понимать, позиций. Тут роман среди прочего подмигивает Луи Альтюссеру, который под конец жизни свихнулся и задушил свою жену. Книга начинается с того, что кто-то убил Селестину Аростеги, разрубил ее тело на кусочки и съел. Поскольку Аристид после этого бесследно пропал — очевидно, сбежав за границу, — он является, в общем, единственным подозреваемым.
Итак, Наоми прилетает в Париж, чтобы расследовать скандальное убийство. Натан, который специализируется на медицине, в это время отправляется в Будапешт, где некий хирург проводит смелые и сомнительные с юридической точки зрения операции. Впоследствии Натан, выслеживая венерическое заболевание, переместится в Торонто, а Наоми, выслеживая Аристида, в Токио; впрочем, что такое география в наше время.
Книга, за исключением одного большого фрагмента, написана от третьего лица: Кроненберг подбирает слова с той слегка механической, элегантной, предельно точной бесстрастностью, которую следовало бы назвать хирургической, если бы сравнение не было истерто добела в посвященных канадцу кинорецензиях. Это особенно бросается в глаза в описаниях аудиовизуальной техники, подробных, словно руководство пользователя — единственная подлинная литература сегодня, согласно теории Аростеги. Не самые, может быть, увлекательные абзацы для тех, кто не является, как Наоми или сам автор, гиком в этой области, но несомненно важные: зумы, пиксели, гигабайты, названия программ и бренды производителей — это новый язык любви, слова нежности, которыми шепотом обмениваются посвященные в мессенджерах и соцсетях.
Кроненберг, конечно, иронизирует над своими героями, всеми без исключения; вообще, "Употреблено" помимо прочего очень смешная книга. Но в то же время он смертельно серьезен в том, что касается его магистральных тем, в первую очередь взаимопроникновения телесного и технологического и перехода частных трансформаций на глобальный, межгосударственный уровень. Здесь Кроненберг принимает эстафету у писателей, которых он за свою карьеру сумел (Берроуз, Баллард, Делилло) или не сумел (Филип К.Дик) экранизировать, но по большому счету автор "Видеодрома" и "Экзистенции" давно равновеликая им и вполне самостоятельная фигура — вдобавок он уже увидел многое из того, о чем те только фантазировали.
Кроненберг полемизирует с популярной теорией о том, что айфоны и фейсбук убивают в человечестве остатки чувственности. Всемогущество гаджетов не исключает, а преобразует ее невиданным ранее образом — или многократно усиливает те возможности интимной коммуникации, которые были прежде. Наоми и Натан способны испытывать по-настоящему сильные эротические переживания, только когда между ними есть медиатор: когда они видят фотографии и ролики, сделанные друг другом, они становятся единым целым, дышат в унисон. По сути, они уже живут в виртуальной реальности: грубо говоря, съемка не является чувственным опытом, а рассматривание отснятых пленок — является. Они любовники, но их физические контакты происходят редко — в каком-нибудь отеле в аэропорту пересадки; собственно за весь роман они встречаются однажды, и секс заканчивается тем, что она начинает фотографировать его член. Однако означает ли это все, что Натан и Наоми бесчувственны? Отнюдь; кто бы стал читать — или писать — роман о бесчувственных людях.
С другой стороны, есть Аростеги — существовавшие, несмотря на стремление шагать в ногу со временем, в мире крайне осязаемом; оба, в частности, спали со всеми встречными, включая собственных студентов. Поскольку Аристид предположительно съел Селестину, они, возможно, являются единым организмом даже не фигурально, а буквально. Кроненберг, ровесник Аристида, посвящает одну из самых причудливых и пронзительных глав опыту совместного старения, разрушения тел; антитезе — в данном случае — постоянной модернизации гаджетов.
Но и Аростеги жили в настоящем, а следовательно, были открыты не только традиционным болезням, но и новым — а ими, в классификации Кроненберга, является почти все. Вирус на планете, пронизанной электроникой, становится универсальной метафорой. Вирусом может быть язык — у одной из героинь, например, аллергическая реакция на французский. Или национальность — другой герой пытается мутировать в японца. Вирус может передаваться старым добрым половым путем, а может путешествовать по вайфаю. Проникать под кожу или в слуховой аппарат. Многие персонажи книги поражены болезнями, от рака до самых экзотических, но по-настоящему клинический оборот дело принимает, когда появляются любимые Кроненбергом насекомые — невидимые глазу паразиты, агенты хаоса.
Там, уже ближе к концу, история делает абсурдистский поворот в паранойю и геополитику, не совсем, может быть, убедительный — есть ощущение, что Кроненберг не вполне понимал, как закруглиться. Но благодаря этому от страшноватой книги остается странно оптимистическое послевкусие. Мир бесконечно фрагментирован, но все мы, живущие в нем, связаны — фобиями, извращениями, иллюзиями, которые с ежедневно возрастающей легкостью передаем друг другу. И есть в этом что-то почти уютное. Общество потребления, каким бы оно ни было отвратительным, это общество, в котором правит любовь.