Длинный список премии "Просветитель": Юрий Слёзкин "Дом правительства. Сага о русской революции"
Полит.ру знакомит читателей с книгами, вошедшими в длинный список ежегодной премии "Просветитель". В октябре из их числа будут выбраны восемь изданий, среди которых позже и определят победителей в двух номинациях: "естественные и точные науки" и "гуманитарные науки".
Книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина "Дом правительства. Сага о русской революции" была издана на английском языке в 2017 году и вошла в число лучших книг года The New York Times, The Guardian, The Economist, The Spectator, Le Monde, литературного приложения Times и London Review of Book, теперь издательства АСТ и Corpus выпустили её русский перевод, выполненный автором. Основанная на огромном количестве документальных материалов книга Юрия Слёзкина рассказывает о судьбах обитателей Дома правительства, ныне известного как Дом на набережной. Несгибаемые большевики, строители нового мира, закалённые в тюрьмах и ссылках, преображаются в высокопоставленных чиновников, обрастают семьями и бытом, проходят сталинские чистки, казнят врагов народа и сами идут на казнь.
Полит.ру публикует отрывок из книги Юрия Слёзкина, в котором описывается история проектирования и строительства Дома на набережной.
В сентябре 1929 года пролетарский журнал "Октябрь" опубликовал рассказ Андрея Платонова "Усомнившийся Макар". Макар был мужик, имел порожнюю голову над умными руками и не умел думать. Товарищ Лев Чумовой был начальник и имел умную голову и пустые руки. Однажды Макар сделал железо из глины, но не понял, как это у него получилось. За это товарищ Чумовой наложил на него штраф, и Макар отправился в Москву, чтобы добывать себе жизнь под золотыми головами храмов и вождей.
— Где здесь есть центр? — спросил Макар у милиционера.
Милиционер показал Макару под гору и сообщил:
— У Большого театра, в логу.
Макар сошёл под гору и очутился среди двух цветочных лужаек. С одного бока площади стояла стена, а с другого — дом со столбами. Столбы те держали наверху четвёрку чугунных лошадей, и можно бы столбы сделать потоньше, потому что четвёрка была не столь тяжела.
Макар стал искать на площади какую-либо жердь с красным флагом, которая бы означала середину центрального города и центр всего государства, но такой жерди нигде не было, а стоял камень с надписью. Макар опёрся на камень, чтобы постоять в самом центре и проникнуться уважением к самому себе и к своему государству. Макар счастливо вздохнул и почувствовал голод. Тогда он пошёл к реке и увидел постройку неимоверного дома.
— Что здесь строят? — спросил он у прохожего.
— Вечный дом из железа, бетона, стали и светлого стекла! — ответил прохожий.
Макар решил туда наведаться, чтобы поработать на постройке и покушать.
В воротах стояла стража. Стражник спросил:
— Тебе чего, жлоб?
— Мне бы поработать чего-нибудь, а то я отощал, — заявил Макар.
— Чего ж ты будешь здесь работать, когда ты пришёл без всякого талона? — грустно проговорил стражник. Здесь подошёл каменщик и заслушался Макара.
— Иди в наш барак к общему котлу — там ребята тебя покормят, — помог Макару каменщик. — А поступить ты к нам сразу не можешь, ты живёшь на воле, а стало быть — никто. Тебе надо сначала в союз рабочих записаться, сквозь классовый надзор пройти.
И Макар пошёл в барак кушать из котла, чтобы поддержать в себе жизнь для дальнейшей лучшей судьбы.
Вечный дом назывался Дом ЦИК и СНК, или просто Дом правительства, и предназначался для вождей с золотыми головами.
В годы НЭПа большинство руководящих работников жили в гостиницах, переделанных в общежития (Дома Советов). Все знали, что это ненадолго: левые ждали неминуемого конца личной жизни, правые ждали переезда в отдельные квартиры, а городские власти "крайне нуждались в больших, благоустроенных гостиницах с удобными большими номерами для обслуживания прибывающих в Москву иностранцев".
В январе 1927 года, когда правые были у власти, председатель Совнаркома Рыков образовал Комиссию по постройке Дома ЦИК и СНК и назначил Бориса Иофана главным архитектором. Иофан родился в еврейской семье в Одессе в 1891 году, окончил художественное училище Одесского общества изящных искусств в 1911-м, работал помощником архитектора в Петербурге, а в 1914-м переехал в Италию, где окончил Институт изящных искусств и открыл архитектурную практику. В 1921 году он вступил в Коммунистическую партию, а в 1924-м сопровождал Рыковых в их путешествии по Италии. Спустя несколько месяцев он принял приглашение вернуться в Россию. Его первыми проектами были рабочий посёлок при Штерской ГРЭС на Донбассе (1924) и показательные дома для рабочих на Русаковской улице в Москве (1925). Другие кандидатуры на роль главного архитектора Дома правительства не рассматривались.
На своём первом заседании 20 января 1927 года комиссия под председательством Авеля Енукидзе решила построить Дом правительства между Никитскими воротами и Кудринской площадью. В доме, "открытом с четырёх сторон", должно было быть семь этажей: первый отводился под магазины, остальные делились на два флигеля: один для трёхкомнатных квартир, другой для пятикомнатных (всего двести). "Оборудование дома должно быть солидное: центральное отопление, паркетные полы, арматура, водоснабжение (круглые сутки горячая вода), подъёмные машины (как для грузов, так и для сообщения), две лестницы (парадная и чёрная) и т. п.", в том числе "всякого рода службы (склады, механическая прачечная и т. п.)". Строительство предполагалось завершить к осени 1928 года. Стоимость работ составляла три миллиона рублей.
Спустя месяц комиссия решила удвоить количество квартир, добавить квартиры из четырёх комнат, снабдить пятикомнатные квартиры комнатами для прислуги, удвоить общую стоимость и перенести место строительства в район Моховой, Воздвиженки и Староваганьковского переулка ("не трогая здание старого архива"). Спустя ещё три недели Центроархив решили снести, а 24 июня 1924 года комиссия приняла "окончательное решение" построить Дом правительства на Болоте.
У нового места были серьёзные недостатки. Уровень участка должен был быть поднят на полметра "против отметки разлива реки Москвы 1908 г.", то есть примерно на 10,57 метра, набережная расширена и укреплена, а фундамент составлен из трёх тысяч железобетонных свай, вбитых в скалистый слой на глубине от 8 до 12 метров. Дополнительные затраты оправдывались близостью к правительственным учреждениям и низкой плотностью населения. Сносу подлежали Винно-соляной двор, помещение Губсуда (бывший Съезд мировых судей), три жилых дома и двадцать складов. Около ста постоянных жителей были выселены. Через несколько месяцев комиссия решила выпрямить Всехсвятскую улицу и "упразднить" Болотный рынок (начиная с каменных и железных лабазов и общественной уборной). Тогда же Иофан попросил у Енукидзе разрешения снести церковь Св. Николая Чудотворца и построить на её месте ясли и детский сад. Директор размещавшихся в церкви Центральных реставрационных мастерских Л. Лещинская направила в Президиум ВЦИК докладную записку, в которой отмечала, что "церковь построена одновременно с боярскими палатами в 1650-е годы и, таким образом, является одним из редких уже для нашего времени историко-бытовых комплексов (взаимно выгодное соседство церкви и правящего класса), безусловно подлежащих сохранению". В целом, писала она, проект "страдает скученностью и неудобством расположения детских помещений" и не соответствует растущим потребностям советских детей. "Зная, как влияет внешняя среда на психологию и развитие способностей ребёнка, нельзя не указать на основной недостаток проекта, при котором не учтено, что дети из каменного "небоскрёба", приходя в свой детский городок, останутся среди того же камня, как и дома, — без зелени, без просторных площадок для игр и факультативных занятий, без возможности за ограниченностью полезной площади вести садовые работы и проч.". ВЦИК настоял на эвакуации здания церкви, но согласился с доводами реставраторов и постановил построить "деткомбинат" при втором Доме правительства на месте Болотного рынка. Церковь уцелела, а второй Дом правительства не построили.
29 апреля 1928 года Управление московского губернского инженера утвердило проект строительства. Каркас здания должен был состоять из "железобетонных колонн с такими же прогонами и балками", внешняя оболочка — из кирпичных стен "с облегчённой конструкцией между простенками окон". В виде исключения было решено "допустить возведение жилых зданий в 10 этажей, вместо предусмотренных обязательными постановлениями Президиума Московского Совета 6 этажей, с 20 квартирами, выходящими на одну лестницу, вместо 12". Единый комплекс, организованный вокруг трёх сообщающихся "дворов-садов" с высокими проездами, располагался вдоль Всехсвятской улицы между Берсеневской набережной и Водоотводным каналом и включал в себя 7 жилых корпусов неравной высоты (от 8 до 11 этажей), универмаг, столовую, кинотеатр на 1500 мест, клуб на 1000 человек, "кружковые комнаты, залы физкультуры и проч.".
Жилые корпуса состояли из 440 квартир и специальных помещений для швейцаров и дворников. В каждой квартире планировались кухни с газовыми плитами и холодными шкафами, туалет, ванная с душем и горячей водой, вытяжная вентиляция, мусоропровод, "гладкие радиаторы в нишах под окнами" и большая прихожая с отдельным светлым помещением за стеклянной перегородкой, которое можно использовать в качестве "места отдыха прислуги". Мусор сжигался в подвальных печах, "снеготаяние" достигалось "путём смешения снега, собранного с улиц и дворов в бетонных ямах, с водой, охлаждающей конденсаторы соседней электростанции", а канализация предполагала "отвод жидкостей и фекальных масс из уборных, ванн, раковин и умывальников в городскую сеть обычным путём через систему чугунных и гончарных труб". Прачечную планировалось разместить в отдельном помещении.
Забивка свай началась 24 марта 1928 года. Сваи (всего 3520) доставлялись на участок тремя передвижными кранами и поднимались на восемь копров электрическими лебёдками. Те же лебёдки использовались для установки паровых баб весом от 2000 до 12 000 кг. Бетономешалки передвигались на специальных тележках, гравий и песок промывались и сортировались на другой стороне Водоотводного канала и доставлялись на участок по подвесной канатной дороге. Значительная часть оборудования прибыла с недавно построенной Волховской ГЭС. Рабочие приходили по направлению биржи труда или сами по себе, как Макар.
На постройке того дома в Москве, который назвал встречный человек вечным, Макар ужился. Сначала он наелся чёрной и питательной каши в рабочем бараке, а потом пошёл осматривать строительный труд. Действительно, земля была всюду поражена ямами, народ суетился, машины неизвестного названия забивали сваи в грунт. Бетонная Берсеневская набережная. Снос здания в рамках подготовки к началу строительства, каша самотёком шла по лоткам, и прочие трудовые события тоже происходили на глазах. Видно, что дом строился, хотя неизвестно для кого. Макар и не интересовался, что кому достанется, — он интересовался техникой как будущим благом для всех людей. Начальник Макара по родному селу — товарищ Лев Чумовой, — тот бы, конечно, наоборот, заинтересовался распределением жилой площади в будущем доме, а не чугунной свайной бабкой, но у Макара были только грамотные руки, а голова — нет; поэтому он только и думал, как бы чего сделать.
Большинство рабочих приезжали в Москву, чтобы избавиться от товарища Льва Чумового и поддержать в себе жизнь для дальнейшей лучшей судьбы. Каменщик, который сказал Макару, что ему придётся записаться в союз и пройти классовый надзор, знал, о чём говорил. Согласно профсоюзу строителей, "наличие в среде безработных значительного количества лиц, чуждых советскому строю" выдвигает перед Московской биржей труда "задачу тщательной проверки состава безработных". 60 % строителей были сезонными рабочими, которых "и при приёме на работу, и в повседневной работе" необходимо было "тщательно просматривать". В марте 1928 года, вскоре после начала строительства, Замоскворецкий райком объявил главными болезнями текущего момента "а) уравнение города с деревней, уравнение всех рабочих, уравнение рабочих и специалистов и проч.; б) крестьянские настроения (в частности, в связи с хлебозаготовками); в) цеховые настроения; г) недоверие к целесообразности или важности проведения тех или иных мероприятий (напр., рационализация, семичасовой рабочий день и проч.); д) антисемитизм; е) религиозные настроения и др.".
Сознание определялось бытием, а бытие — трудовыми и бытовыми условиями. Управление строительства не уставало просить куртки, брюки, рукавицы, форму для охраны, "ордера на остродефицитные товары" и, особенно настоятельно, жильё. (В конце 1927 года "реальная норма жилплощади" в Замоскворецком районе упала до 5,57 кв. метра на человека и "продолжала снижаться за счёт увеличения населения района и за счёт жилой площади, приходящей в ветхость".) Для прямого воздействия на сознание рабочих использовались газеты, беседы, митинги, лекции, производственные совещания, "красные уголки" (аналогичные священным углам в крестьянских избах) и сеансы обличения и покаяния, известные как "критика и самокритика" ("мощное оружие, способствующее мобилизации масс вокруг выполнения решений партии"). Рабочие становились активистами, а активисты искореняли зло, разоблачая его пособников. Как сказал один член Союза строителей на заседании "комиссии содействия Рабоче-крестьянской инспекции по проведению чистки соваппарата": "Нам, рабочим активистам, не надо бояться, надо быть твёрдым и всегда открыто говорить, не боясь, кто он такой — коммунист или беспартийный, спец или кулак, а у нас подчас на местах нет классовой стойкости. Всем активистам, если они заметили какого паразита, надо прямо сообщать в комиссию. Только тогда мы сумеем провести заветы Ленина". Платоновский Макар тоже решил провести заветы Ленина. Когда дармоеды с умными головами отложили в долгий ящик изобретённую им "строительную кишку", он отправился в РКИ, где "любят жалобщиков и всяких удручённых". В качестве руководства к действию он использовал предсмертные статьи Ленина в изложении его друга Петра.
— Наши учреждения — дерьмо, — читал Ленина Пётр, а Макар слушал и удивлялся точности ума Ленина. — Наши законы — дерьмо. Мы умеем предписывать и не умеем исполнять. В наших учреждениях сидят враждебные нам люди, а иные наши товарищи стали сановниками и работают, как дураки…
В ноябре 1927 года, вскоре после начала расчистки строительного участка на Болоте, председатель Московского совета профсоюзов Василий Михайлов, выступая на Шестой партконференции Замоскворецкого района, заявил, что улучшение качества столовых на стройках является одной из первоочередных задач столичной парторганизации — "а то рабочие говорят, что в каждой тарелке плавает одна-две мухи, так сказать, для навара". Три года спустя бюро Замоскворецкого райкома провело расследование и установило, что качество питания не улучшилось. "В отдельных случаях недоброкачественность пищи переходит всякие пределы, так, например, в столовой № 43 сезонникам подавали несвежие, прокисшие, с червями блюда". В сентябре 1932 года на участке Дома правительства шестьсот человек жили в шести бараках с "неисправными крышами". Согласно отчёту районной контрольной комиссии, "бараки содержатся в антисанитарном состоянии, света недостаточно. Рабочие размещаются по 8–10 человек на 6–7 метров. На зиму топливом не обеспечены. Треугольник в общежитии не бывает, и культмассовая работа развёрнута слабо". По сведениям Союза строителей, такое положение наблюдалось и на других московских стройках: "Не на всех постройках имеются ящики для сбора жалоб, не собираются материалы из разных газет, не выявляются элементы, бюрократически извращающие в практической работе классовую линию".
Следствием слабой практической работы было повсеместное пьянство и другие виды "разложения". Как сказал на чрезвычайном съезде строительных рабочих в феврале 1929 года активист по фамилии Олеандер: "Мне рабочие на постройке говорят: "Товарищ Олеандер, как же вы управляете, когда ваши же коммунисты прогуливают наши копейки с барышнями?"" Макар тоже обратил внимание на то, что среди людей с умными головами было "большое многообразие женщин, одетых в тугую одежду, указывающую, что женщины желали бы быть голыми", и что начальник профсоюза "прочитал бумажку Макара через посредство своей помощницы — довольно миловидной и передовой девицы с большой косой". Но главная опасность, писал Ленин, заключалась в том, что начальники профсоюзных дармоедов — тоже дармоеды. Чрезвычайный съезд строительных рабочих 1929 года был чрезвычайным, потому что "в верхушке аппарата губотдела имело место разложение, приведшее к роспуску состава правления". В доме Рабоче-крестьянской инспекции Пётр и Макар нашли две комнаты.
Приоткрыв первую дверь в верхнем коридоре РКИ, они увидели там отсутствие людей. Над второй же дверью висел краткий плакат "Кто кого?", и Пётр с Макаром вошли туда. В комнате не было никого, кроме тов. Льва Чумового, который сидел и чем-то заведовал, оставив свою деревню на произвол бедняков.
В июне 1929 года партийный комитет и контрольная комиссия Замоскворецкого района рассмотрели вопрос о строительстве Дома правительства и нашли "ряд безобразий", от "явного проявления бесхозяйственности" до нарушений трудовой дисциплины. "Рабочие болтались на постройках, с техническим персоналом там обстояло очень плохо, так что дом был как бы брошен на произвол судьбы". Иофан получил выговор за то, что уехал за границу, "оставив стройку на своего беспартийного брата, не авторитетного в деле строительства", а также "за недоработку мероприятий по установке сверхурочных работ на стройке в количестве двух часов ежедневно". Комендант и его заместитель были уволены "как несоответствующие своему назначению", секретарь партийной ячейки — за "непроявление должной твёрдости и элементы склоки и разложения", а помощник начальника работ — за то, что "при создавшихся трудностях на постройке не поставил об этом в известность РК". Правление Союза строителей было распущено, а председатель Московского совета профсоюзов Василий Михайлов снят с должности за "колебания и примиренчество" и переведён на Днепрострой заместителем начальника строительства. Перед новым составом партячейки была поставлена задача "подходить крайне осторожно… к найму новых рабочих" и "проводить в повседневной работе систематическую чистку строительных рабочих от рвачей и чуждых элементов, которые вносят разложение в среду рабочих". Новым партсекретарём стал тридцатитрёхлетний ветеран Первой конной, выпускник строительного техникума и бывший член Тарусского горкома Михаил Тучин. Его беспартийная жена, с которой он познакомился в родной деревне на Смоленщине, окончила библиотечный техникум и, по свидетельству их дочери, готовила необыкновенно вкусные куличи и пасху. Новый комендант, товарищ Никитина, была уволена, когда выяснилось, что она дочь тамбовского священника. 8 февраля 1930 года в тепляке первого корпуса (ближайшего к мосту) случился пожар. Часть кирпичной стены была серьёзно повреждена. Новое расследование вскрыло новые безобразия.
Приключения Макара кончились так же, как ленинское "Государство и революция".
Макар не испугался Чумового и сказал Петру:
— Раз говорится "Кто кого?", то давай мы его…
— Нет, — отверг опытный Пётр, — у нас государство, а не лапша. Идём выше.
Выше их приняли, потому что там была тоска по людям и по низовому действительному уму.
— Мы — классовые члены, — сказал Пётр высшему начальнику. — У нас ум накопился, дай нам власти над гнетущей писчей стервой…
— Берите. Она ваша, — сказал высший и дал им власть в руки.
С тех пор Макар и Пётр сели за столы против Льва Чумового и стали говорить с бедным приходящим народом, решая все дела в уме — на базе сочувствия неимущим. Скоро и народ перестал ходить в учреждение Макара и Петра, потому что они думали настолько просто, что и сами бедные могли думать и решать так же, и трудящиеся стали думать сами за себя на квартирах.
Лев Чумовой остался один в учреждении, поскольку его никто письменно не отзывал оттуда. И присутствовал он там до тех пор, пока не была назначена комиссия по делам ликвидации государства. В ней тов. Чумовой проработал сорок четыре года и умер среди забвения и канцелярских дел, в которых был помещен его организационный гос-ум.
Тем временем на Болоте продолжалось строительство вечного дома. Замоскворецкий райком приветствовал начало работ как "первый толчок развития культурного очага в этом районе", но выразил обеспокоенность масштабом проекта и неопределённостью его внешнего вида и назначения. Газета "Постройка" не верила, что где-то существует законченный проект, а журнал "Строительство Москвы" возмущался, что проект существует, но держится в тайне.
Проект был изготовлен без открытого конкурса, путём келейным, путём недопустимым. Обсуждался ли в широких кругах уже изготовленный проект? — К сожалению, нет. Опубликован ли был хотя бы где-нибудь проект? Нет. Редакция журнала хотела было получить его для печати, но и это не удалось. Где-то, как-то и кем-то был изготовлен и принят к осуществлению четырнадцатимиллионный проект, который советская общественность совершенно не знает.
Иофан ответил, что проект был рассмотрен четырнадцатью экспертами, одобрен специальной правительственной комиссией и утверждён Управлением московского губернского инженера "с участием представителей всех заинтересованных ведомств". Проигнорировав вопрос об открытом конкурсе, он пообещал опубликовать подробное описание плана работ. Со временем сомнения смолкли перед лицом неизбежности. Когда в январе 1929 года один из делегатов Третьей замоскворецкой партконференции сказал, что строители Дома "могли бы лишний пяток лет потесниться и десяток миллионов рублей сберечь и пустить их хотя бы на металлургию", секретарь райкома ответил: "Что же делать? Начали строить этот дом, фундамент подведён, строительство идёт. В будущем можно это обстоятельство учесть, чтобы больше не было таких больших парадных построек". В сентябре 1929 года, вскоре после выявления "безобразий", председатель районной контрольной комиссии подтвердил очевидное: "Мы вмешиваться в это дело не можем, потому что правительство постановило, высшие органы разрешили. То есть где и как решено строить, это от нас не зависело… Дом, конечно, нужно сказать, не совсем рационально строится, и не совсем хозяйственным образом следят за этой крупной постройкой, которая будет стоить несколько десятков тысяч рублей. Что касается места постройки — мы здесь ничего не можем сделать".
В ноябре 1928 года начальник Главного управления Госфинконтроля СССР написал председателю Совнаркома Рыкову, что, поскольку решение о строительстве Дома "на участке, который для этой цели является совершенно непригодным", не подлежит пересмотру, от части проекта необходимо отказаться. Рыков с предложением не согласился и приказал Наркомфину и Госбанку обеспечить полное финансирование. Государство имело право строить свой дом на деньги, взятые у себя в долг. Председатель Госбанка Георгий Пятаков отметил, что "неудобно выходит, когда в данном случае должник, то есть Совет народных комиссаров (а СНК выступает в данном случае в лице своей комиссии именно как должник, а не как Правительство), сам выносит постановление об отсрочке своего долга", но выполнил распоряжение без дальнейших оговорок. Между февралём и ноябрём 1929 года смета на строительство выросла с 6,5 до 18,5 миллиона рублей. Спустя ещё два года — до 24 миллионов. Окончательная цифра перевалила за 30 миллионов (превысив проектную в десять раз). Специальный комитет, сформированный Советом народных комиссаров, пришёл к заключению, что в обозримом будущем советское государство не может позволить себе здания подобного масштаба.
Согласно Иофану, главной причиной высокой стоимости были "повышенные качественные требования", заданные правительством для "правительственной постройки".
Сравнение постройки Дома Правительства по расходу материалов с обычным жилищным строительством, имеющим деревянные перекрытия, не может быть сделано, исходя из наличия в данном строительстве общественных каркасных железо-бетонных зданий (Кино, Театр, Клуб, Универмаг и т. д.), каковые составляют около 50 % кубатуры жилых зданий и кроме того — повышенными требованиями к конструкциям жилых зданий и улучшением бытовых условий в жилых корпусах (шахты лифтов пассажирских и товаро-пассажирских, мусоропроводы и т. д.).
Использование железобетонных перекрытий в жилых корпусах (а не только в общественных зданиях) вызывалось соображениями "гигиеничности и полной несгораемости". Высокие (3,4 м) потолки требовались для удобства жителей; мозаичные подоконники и гранитная облицовка были выбраны из эстетических соображений. Ступени из дорогого тарусского мрамора были прочнее железобетонных, а кухонные стены из дорогой метлахской плитки — долговечнее цементных. Решение сделать часть крыш плоскими было "вызвано необходимостью использовать эти крыши как солярии". Дополнительные этажи понадобились для того, чтобы вместить 505 квартир вместо предполагавшихся 440. Дополнительные квартиры понадобились для того, чтобы разместить дополнительных жильцов. Затраты, не предусмотренные первоначальным проектом, включали в себя радиофикацию и телефонизацию (в том числе прокладку телефонного кабеля в Кремль), строительство почтового отделения, сбербанка и тира, оборудование жилых и общественных зданий мебелью стоимостью в полтора миллиона рублей, использование специальной военизированной охраны, а также борьбу с пожаром 1930 года и несколькими наводнениями. Попытка завершить строительство к тринадцатой годовщине Октябрьской революции привела к дополнительным расходам на рабочую силу. В апреле 1930 года комиссия по постройке решила перейти на работу в две и три смены и нанять от 200 до 300 дополнительных штукатуров. В сентябре она ввела десятичасовой рабочий день и попросила разрешения нанять ещё 500 штукатуров, 300 плотников и 50 кровельщиков. К ноябрю здание сдано не было. Весной 1931 года жильцы начали въезжать в ближайшие к Канаве корпуса. Строительство театра и выходящих на реку подъездов завершилось осенью 1932-го. Во дворах и на набережной работы продолжались до конца 1933 года.