Еврейский член
Книга "Еврейский член" Катарины Фолкмер – абсолютно хулиганская. Она могла появиться только сейчас, в век "новой этики" – когда почувствовать угнетённым себя может любой.
Катарина Фолкмер поднимает тему трансгендерности и тему исторической коллективной вины Германии. Так что это очень серьёзная книга, и в то же время она весёлая, хоть автор и смеется чаще недобро – над тем, над чем смеяться нельзя. Но именно этот горький смех даёт ясно понять, что речь идет о вещах, требующих пристального внимания, о самых бескомпромиссных решениях.
Героиня романа – наша современница, молодая немка, переехавшая в Англию. Она и есть рассказчица, так что в романе, написанном от первого лица, остаётся безымянной. С детства героиню удручают две вещи – несправедливое отношение к женщинам и коллективная вина Германии. Причины первого понятны, но почему же молодую женщину так мучают дела, казалось бы, давно минувших дней? Об этом читатель узнает только в конце – с этим связана почти детективная интрига романа.
Рассказчица не хочет жить в женском теле, но так и не понимает, почему – то ли это и правда противно её подлинной природе, то ли её просто возмущает несправедливое отношение к женщине. Даже в мире победившего феминизма женщина, по её мнению, остаётся невольницей – куклой, замотанной в нарядные тряпки. Мужчины тиранят женщин, якобы восхищаясь ими, отмечает героиня в беседе со своим психоаналитиком. Она замечает, что тот держит на рабочем столе портрет жены. И эта, казалось бы, милая деталь вызывает неожиданно гневную реакцию: "Но не кажется ли вам, что держать на рабочем столе чей-то портрет – это как-то по-собственнически? Разве обожать кого-то, особенно женщину, не то же самое, что похоронить ее заживо в вашей версии происходящего? Я всегда чувствовала: мужчины не способны любить женщин за то, какие они есть на самом деле, поэтому превращают их в кексы, точнее в пирожные – знаете, такие жуткого вида штуки, которые немцы называют Torte. Нечто мило украшенное. И в какой-то момент они стали называть эту тиранию любовью".
Схожим образом, по мнению героини, превращаются в объект и евреи. Не сами они как таковые, а их образ, сложившийся за годы денацификации. "Их превратили в удобную глянцевую картинку!" – об этом героиня тоже рассказывает психоаналитику. Собственно, весь роман представляет собой диалог, обращённый к доктору Зелигману. "Но даже сегодня, доктор Зелигман, для немца живой еврей есть нечто удивительное, нечто, к чему нас никак не готовили, когда мы росли. Мы знали только несчастных или мертвых евреев, которые смотрели на нас с бесконечных серых фото или откуда-то из дальней ссылки, они никогда не улыбались, а мы были навеки перед ними в долгу. Мы могли как-то искупить свою вину, только превратив вас в волшебных существ, у которых из каждой дырки сыплется золотая пыль, в существ с непревзойденным умом, забавными именами и бесконечно интересными биографиями. В нашем воображении ни один еврей не мог быть таксистом, и в моем учебнике по теологии даже была страничка, посвященная знаменитым евреям", – говорит героиня.
По её мнению, таким образом "улучшенные", "исправленные" немцы – всего лишь лицемеры, не готовые принимать иные культуры в их подлинном, а не вымышленном и удобном виде. А значит, они недалеко ушли от своих нацистских предков: "А на уроках музыки мы должны были петь “Хава нагила” на иврите, доктор Зелигман, – 30 немецких детишек и ни одного еврея поблизости, но мы пели на иврите, чтобы подтвердить, что прошли денацификацию и исполнены уважения. Но мы никогда не скорбели, разве что изображали новую версию себя – без намека на расизм в любых проявлениях и с отрицанием различий везде, где это только возможно".
Чтобы исправить несправедливость, героиня мечтает полюбить еврея – живого, не иллюзорного, обычного человека. Но когда ей удаётся, на пике своего странного и счастливого романа приходит к выводу, что и этого мало – она решает стать евреем. Не еврейкой, а именно евреем – самым радикальным физиологическим образом. Заодно это позволит исключить себя и из угнетённого женского пола: "Вы просто не представляете, сколько времени мне понадобилось, доктор Зелигман, чтобы осознать, что мое имя – не мое, что в младенчестве я не реагировала на него не из лени: я инстинктивно знала то, что потом позабыла. Я просто не отождествляла себя с этим именем, именем девочки, женщины, фемины, с именем человека, у кого есть вагина. Зверушка, которую я часто ощущала как слизня между ног. Я до сих пор вздрагиваю, когда меня называют фрау, миссис, мисс или даже миз. Я всегда знала, что ни одна из этих категорий не подходит ко мне настоящей, и я жду не дождусь, когда же вы наконец дадите мне мой прекрасный член, обрезанный и все такое – я смогу потребовать от мира, чтобы он называл меня моим подлинным именем, именем, которое мне должны были дать много лет назад", – говорит героиня врачу, которому предстоит вынести вердикт, действительно ли та нуждается в операции.
При всём своим радикализме, литературном хулиганстве "Еврейский член" – роман интеллектуальный. До того как написать этот первый свой роман, Катарина Фолкмер была известна как успешный литературный агент, и книга её пестрит аллюзиями, отсылками, скрытыми цитатами. Литература – главная героиня "Еврейского члена" не в меньшей степени, чем безымянная рассказчица. Так, возлюбленного своего она называет К., и конечно, это намёк и на самого Франца Кафку, и на двух других К. – Йозефа К. из "Процесса" и К. из "Замка". Оба они стали жертвой удушающей и несправедливой бюрократии.
Кафкианскими – но кафкианскими травестийно, по-женски – оказываются и отношения героини с матерью. Например, рассказчица вспоминает, как мать брала её в купальную кабинку на пляже, в то время как других детей родители оставляли снаружи. Девочка переживает и удушающий стыд, и ужас от того, что когда-нибудь и ее щуплое тело станет зрелым, женским. Читатель Кафки здесь непременно вспомнит фрагмент из "Письма Отцу", где маленький Франц задыхается от чувства неполноценности, сравнивая своё детское тело с мощной фигурой отца в раздевалке спортзала.
Не менее значимым, чем Франц Кафка, для литературного контекста романа Катарины Фолкмер оказывается и Винфрид Георг Максимилиан Зебальд, посвятивший почти всё своё творчество осознанию Холокоста и коллективной вины. "Так в основном и приходится вести себя немцу в Лондоне – делать вид, что ты из Берлина и читал гребаного Макса Зебальда". Но для героини книги органическое чувство вины Зебальда – не веяние моды. Как и он, она полностью меняет свою жизнь, чтобы осознать, а потом гневно отринуть чудовищное прошлое своей страны.