Фрагмент книги "Когда б не баня, все бы мы пропали"
Издательство Corpos представляет книгу Итана Поллока "Когда б не баня, все бы мы пропали. История старинной русской традиции" (перевод Татьяны Азаркович).
Какие бы социальные изменения ни сотрясали Россию, ничто не смогло искоренить привычку русских людей париться в бане. Более тысячи лет представители разных сословий, классов и политических партий оказывались равны перед очищающей силой целебного пара. Баня — больше чем гигиеническая процедура, это ритуал, которым сегодня принято наслаждаться. Однако так было не всегда: целые столетия посещения общественных купален были жесткой необходимостью, сопряженной порой с не самыми приятными вещами. Все эти непростые взаимоотношения русского человека со старинной традицией не могли не отразиться в культуре: баня фигурирует в живописи, литературе и кино. Профессор славистики Итан Поллок в своем исследовании не только рассказывает о повседневной привычке, он показывает ее сквозь призму истории огромной страны и делает это невероятно живо и увлекательно.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Баня в позднеимперской России была не просто главной опорой для народа, потенциальным благом для общественного здоровья и сырым, продуваемым сквозняками местом, где таились разные опасности. Это было еще и заведение, тесно сплетенное с русским самосознанием и его судьбой в быстро меняющемся обществе. Владимир Гиляровский, легендарный хроникер и бытописатель Москвы, подметил: "Единственное место, которого ни один москвич не миновал, — это бани. И мастеровой человек, и вельможа, и бедный, и богатый не могли жить без торговых бань". Сохранившаяся статистика подкрепляет наблюдение Гиляровского и позволяет предположить, что по крайней мере в данном случае то, что было подмечено в бывшей столице, соответствовало действительности и во многих других больших и малых городах и деревнях по всей империи. Торговые и городские бани — что примитивные парные избы для рабочих, что изысканные заведения для толстосумов — были вечно переполнены, особенно по субботам и накануне праздников. По словам Гиляровского, даже влиятельные и знатные москвичи, имевшие в своих дворцах мраморные ванны, всё равно ходили в бани, потому что любили "по наследственности и веничком попариться, и отдохнуть в раздевальной, и в своей компании "языком почесать"". В ту пору, когда империя претерпевала глубокие общественные преобразования, начавшиеся с "Великих реформ" 1860-х годов, и затем открывала свое движение к индустриализации, баня оставалась характерным и внешне неизменным учреждением, традиционным местом отдыха и социального взаимодействия, доступного абсолютно всем.
Начиная с реформ Петра I, европеизированные русские часто смотрели на баню свысока или видели в пристрастии к ней вышедшую из моды простонародную привычку, которая когда-нибудь непременно отомрет под натиском современности. Но с начала XIX века четко обозначился процесс вторичного присвоения бани как явления специфически русского, а значит, достойного похвалы. Во второй половине столетия авторы книг о бане уверенно утверждали, что баня в России являлась неотъемлемой частью жизни и царей, и крестьян "с незапамятных времен" или, по крайней мере, с тех самых пор, как зародилось само понятие Руси как государства.
"Начало [русской бани] синхронично с началом русской истории", — рассказывал один врач в 1888 году и добавлял: "Тесно связанная с именем народа, баня является и являлась постоянным спутником в жизни русского человека… пользование баней неразрывно связано с понятием о "русском"". На живучесть бани давно указывали как на признак русской отсталости. Но ее постоянство на протяжении долгого времени можно было истолковать и как доказательство русской стойкости, противостоящей веяниям, исходившим из-за границы.
Когда образованная и европеизированная элита стала всматриваться в простонародье, ища там черты подлинной национальной самости, то увидела баню. Позднеимперский период стал золотым веком для бани не просто потому, что врачи признали ее ценность для телесного очищения: писатели и художники тоже обнаружили, что в ней отражены сложности, присущие России на рубеже веков.
В бане сходились деревенское и городское, прошлое и настоящее, этнические русские встречались с представителями множества других народов, населявших империю. Большие торговые бани в Санкт-Петербурге, Москве и в десятках губернских городов по всей империи становились площадкой для общения людей самых разных сословий и профессий, причем это общение проходило там примерно так же, как и в более многочисленных деревенских банях, разбросанных по всей стране. Баня объединяла разномастное и разношерстное население обширной империи.
А еще баня выявляла противоречия и парадоксы эпохи.
Пышные дворцы гигиены предоставляли новые возможности для развития городского самосознания, хотя, казалось бы, существовали вне времени. В города из разных мест стекались люди из разных слоев общества, возникали новые возможности для смешения общественных классов, для обмена идеями, религиозными верованиями и даже телесными жидкостями.
Снимая с себя одежду, люди одновременно лишались значительной части своей социальной идентичности, и потому в бане возникало особое анонимное пространство, где вдруг появлялись возможности социального роста, сексуальное напряжение и были возможны физическое насилие и риск. Как и вся позднеимперская Россия в целом, баня находилась в состоянии движения, там совершалось непрерывное сближение и смешение, происходило непредсказуемое слияние современных общественных норм с традиционными обычаями. Паровой баней был и сам имперский город — потный, людный, опасный и волнующий. Однако люди, с опаской относившиеся к европеизации, урбанизации и реформам, не могли выбрать баню мишенью для таких же насмешек, с какими они обрушивались на другие, на первый взгляд совершенно новые явления в жизни осовременивавшейся России, — например, хулиганство и проституцию. В бане не было ничего нового и ничего чуждого. Презрение же, каким ее периодически обдавали иностранцы, лишь подтверждало идею, что баня — даже в больших городах — отличает русских и возвышает их над немытыми западными европейцами.
Когда писатели и художники начали вдумываться в смысл повседневной жизни современной им эпохи, оказалось, что на переднем плане всегда будет баня — во всех ее ипостасях. Литературные деятели — например, Антон Чехов, Михаил Кузмин и Василий Розанов, — а также художница Зинаида Серебрякова и фотограф Карл Булла, обратились к теме бани в надежде, что она поможет им найти ответы на фундаментальные вопросы. Фигурировала парильня и в различных низкопробных публикациях — хотя обычно для того, чтобы напугать, раздразнить или позабавить читателя. Если прочитать все эти источники вместе, невольно возникает мысль, что, заговаривая о бане, разные авторы просто искали удобный повод порассуждать об отношении России к Западу, о модернизации и о переменах, происходивших в русском обществе.
Баня явилась своего рода заменителем русскости, хотя и претерпевала собственные перемены. Построенные по последнему слову техники бани в больших городах — с изысканными плавательными бассейнами и раздевальнями — можно было счесть новым воплощением "русской традиции". Баня оставалась характерным национальным — и диковинным — явлением даже после того, как мытье, купальни, общественные бассейны и собственно русские бани сделались привычной частью главных городов Европы и США. Баня была эгалитарной и анонимной, хотя в ней появлялось всё больше разграничений по качеству и стоимости услуг. А еще она оставалась удобным местом для гомосоциального товарищества, хотя одновременно за ней всё прочнее закреплялась репутация такого места, где завязывались однополые связи, процветала разнополая проституция и вершилось насилие. Все эти атрибуты — независимо от того, считали ли их достойными восхищения или порицания, — отражали важнейшие грани русского самосознания в целом.
Баня высвечивала некоторые определяющие черты позднеимперской России: поиск подлинной идентичности, не запятнанной вестернизацией; тягу к общинности на фоне дестабилизирующего влияния быстрой урбанизации и модернизации; осознание того, что вокруг лютует грех и происходит культурное вырождение. На ту эпоху пришелся расцвет интереса к образу подлинной и незапятнанной (что подчеркивалось с особой гордостью) русской культуры, нисколько не похожей на западную и наглядно демонстрировавшей, что Россия способна прекрасно прожить собственным умом. Врачи видели в банях орудие современной гигиены, стоящее в одном ряду с ваннами и душем. В немедицинских же источниках подчеркивалась совсем иная роль бани — уникального русского общественного пространства.
Изображения бани в позднеимперский период были противоречивыми и взаимодополняющими. Ее привилегированное место в качестве показателя русскости подкрепляло представление о том, что горожане ходят в баню, чтобы утверждать свои традиционные ценности. Но, в отличие от деревни, где в баню обычно ходили с родственниками, в городских купальнях люди временно как бы обезличивались, раздеваясь донага вместе с незнакомцами. В бане человек соприкасался с прошлым России, но в городе люди вдобавок соприкасались с заразными болезнями, распутством и анонимностью, сопутствовавшими новой эпохе. Изначальное приятие открытой наготы в бане сохраняло прежнюю силу и, в свой черед, вызывало уязвимость и возможность приобщиться к сексу и к греху.
В русской бане позднеимперской поры соединились и любовь к России "по наследственности", и сексуальные и нравственные проступки. Но в закатные годы существования империи противоречия, присущие такому всеобъемлющему взгляду на баню, стали непримиримыми: баня была одновременно здоровой и опасной, очистительной и греховной, она уравнивала людей и эксплуатировала их, выступала символом всего хорошего в имперской России — и заодно всего плохого.