"Улыбка Пол Пота" Петера Идлинга: камбоджийский Чевенгур
1.
Эта очень душевная книга (намного душевнее и познавательнее, чем "Брат номер один", изданный "Ультра.Культурой" в свое время) требует нескольких предварительных комментариев. Это связано с тем, что ее сюжет отсылает нас к нескольким политическим реалиям, традиционно не слишком близким российскому читателю.
2.
Демонстрация "Левой партии" в Стокгольме. Фотография: www.vansterpartiet.se
"Венстерпартиет" ("Левая партия") сейчас — одна из членов левоцентристской правящей коалиции в шведском парламенте наряду с социал-демократами и зелеными. 50 лет назад эта же организация называлась Коммунистической партией Швеции и вместе с другими компартиями Скандинавии играла гораздо более интересную роль в политической жизни региона. Как и Коммунистическая партия Финляндии, она стояла у истоков Коминтерна, успешно пережила репрессии 40-х, сохранила доверие своего электората (в разные годы КПШ набирала 10–15 процентов голосов на общенациональных выборах и стабильно одерживала победы на муниципальном уровне) — и одновременно продолжала пользоваться массированной финансовой поддержкой из Москвы. Это позволяло партии жить на широкую ногу: организовывать множество фестивалей, содержать издательства, арендовать площади в самом центре Стокгольма. Плюс, в отличие от "московских товарищей", скандинавские компартии смогли продуктивно использовать подъем молодежной культуры в 60-х, вовлекая все большее количество студентов в свои мероприятия, предоставляя им помещения, средства и так далее. Можно пошутить, что сталинизм был "хип" в Скандинавии в то время.
3.
Однако конец 60-х стал для КПШ, как впрочем и для всех остальных компартий в Западной Европе, точкой невозврата. Спустя 12 лет после вторжения в Венгрию советские войска вошли в Чехию — такое нарушение принципа полицентризма можно было только либо поддержать, либо осудить. Еще вчера хиппи плясали на фестивале против "агрессии американского империализма во Вьетнаме", организованном коммунистами, — и вот танки входят в Прагу. Компартии во всем мире отреагировали на подавление Пражской весны по-разному — КПШ была одной из тех, кто безоговорочно осудил инициативу Кремля. Была проведена масштабная манифестация у стен посольства в Стокгольме — это, кстати, дает нам понять, насколько влиятельной была молодежная фракция в рядах партийной номенклатуры.
Однако моральный урон оказался непоправимым — за 1968 годом во всех коммунистических движениях Европы последовала череда расколов. Этого не удалось избежать и КПШ — сторонники и противники просоветской линии больше не могли сотрудничать в рамках одной организации. Все большую популярность среди молодежи набирало маоистское движение — делая акцент на народном характере революции, маоизм казался демократичнее брежневского неосталинизма. В любом случае, скорее всего, не меньшую роль сыграло и то, что Китай оставался гораздо более закрытым и таинственным для европейцев, нежели Советский Союз, который к тому времени уже посетил всякий, кто вообще этого мог желать.
4.
Центром протестной активности для поколения шестидесятников была, разумеется, кампания против войны во Вьетнаме. К середине 70-х она уже вошла в затяжную стадию, накал медийных страстей стал угасать. Отдельным разочаровывающим моментом для активистской сцены стало то, что победившее в результате северовьетнамское правительство заняло четкую просоветскую линию, — те, кого хиппи поддерживали на протяжении десяти лет, оказались союзниками "палачей Пражской весны". Борьба с американским империализмом и прокремлевская диктатура — это не одно и то же, ясное дело.
5.
Лидер красных кхмеров Пол Пот
На этом фоне начавшаяся в 1970-м гражданская война в Камбодже стала глотком свежего воздуха для западного движения — как бы цинично это ни звучало. Противостояние казалось классическим — ультраправый режим проамериканского "черного полковника" Лол Нола против прогрессивной интеллигенции, левой молодежи, получившей образование в послевоенном Париже, — во главе отрядов крестьян из сердца тропиков. Это выглядело и прогрессивно, и модно — с точки зрения социальной антропологии.
Левое сообщество воспринимало камбоджийских коммунистов как часть европейского движения, а не как случайных ставленников Москвы вроде северокорейских товарищей. Многие имели возможность лично общаться с этими свободно говорящими на французском франтами еще в Париже: они пили, курили, читали Сартра, слушали рок-музыку — левакам 60-х эти камбоджийцы казались более современными, чем старшие соратники по компартиям их собственных стран. Получив образование, они не остались в Европе, а вернулись на родину поднимать революцию среди самых неиспорченных капиталистической цивилизацией слоев населения — лесных племен и крестьян: можно сказать, что первоначальный миф о красных кхмерах был практическим воплощением всего святого для среднестатистического шестидесятника. И да, они постоянно подчеркивали свою независимость от вьетнамской военной помощи — а значит, от всего закостенелого, репрессивного, деградирующего политического лагеря вокруг СССР. Поклонники Сартра строят коммунизм рука об руку с первобытными племенами — это уже даже не хип, это грув...