Лев Рубинштейн: «Советская литература для меня — это “дядя Степа на том свете”»

Весной в Берлине прошла организованная Берлинской академией искусств российско-немецкая литературная конференция "Wohin Stürmst du, Russland?", в которой приняли участие Андрей Битов, Василий Голованов, Юлия Кисина, Наталья Ключарева, Захар Прилепин, Лев Рубинштейн, Мария Степанова, Людмила Улицкая. ГЛЕБ МОРЕВ воспользовался одним из берлинских вечеров, чтобы поговорить со Львом Рубинштейном.

— Поскольку мы разговариваем в Берлине, на международной литературной конференции, первый вопрос — географический. Статус русского писателя за границей оказался вдруг недавно проблематизирован Шишкиным, его отказ примкнуть к российской писательской делегации в Америке вызвал бурное обсуждение. Кем себя за границей чувствуешь ты — представителем русской литературы, частным лицом? Меняет ли географическое перемещение твои самоощущения как литератора?

— Меняет только в том смысле, что я окружен иными какими-то реалиями, какой-то иной средой. Она, возможно, влияет и на ощущения, и на тематику, и даже на способы письма. У меня ведь уже есть опыт, когда я пожил за границей и кое-что написал там.

— Это было плодотворное время?

— Да-да. Я скажу, что темпоритм писания был как раз обычный, но я за тот год [в Берлине] два или три важных для себя текста написал, поэтических. (Других я тогда еще не писал.)

Наверное, среда что-то меняет — что-то в ритме жизни происходит, в самом воздухе.

Но дело-то в том, что я не являюсь писателем "тематическим", я не тот писатель, который пишет о том, что он видит и слышит, я совсем о другом. А вот меняется ли ритм, структура, интонация языка — это другое дело.