Высокая жалость. "Искальщик" Маргариты Хемлин
Маргарита Хемлин – русская писательница. Она сравнительно поздно (в 45 лет) дебютировала в периодике ("Знамя", 2005) как прозаик. Книги переведены на основные европейские языки. Ее романы и сборники рассказов год за годом входили в шорт-листы отечественных больших литературных премий, но ни разу премии не получили.
Маргариты Хемлин нет уже полтора года, но ее имя русской литературе только предстоит открыть – блестящий стилист и блестящий прозаик, Хемлин написала больше, чем издала. Мысль о том, что Хемлин нет, преследовала меня всю книгу. С каждым абзацем свою читательскую утрату я ощущала все острее.
Сюжет "Искальщика" отсылает нас к еврейском местечку Остёр (Козелецкий район Черниговской области) и, в своем развитии, к Чернигову. Места для Хемлин родные – в Остре родился ее отец, в Чернигове – она сама. Герой романа – еврейский мальчишка Лазарь Гойхман, время действия – еврейские погромы, революция, гражданская война и первые годы советской власти. Роман заканчивается в день смерти Ленина, Лазарю Гойхману 16 лет.
Формально это роман взросления, но учитывая, что всю историю мы получаем из уст 90-летнего Лазаря, это и роман-исповедь. Лазарь рано осиротел, его детство сплошь состояло из травм, лишений и выживания. Но он не жалуется. Он быстро научился предавать, лгать, клянчить, красть, шантажировать, бить и убивать. Но он не кается. Он рассказывает о своих знакомых, друзьях, соседях, порядках, нравах. О первой любви, успехах, счастье сытости, первой работе. Лазарь редкий подлец и негодяй, окруженный точно такими же подлецами. Наиболее порядочный человек в романе – талантливый врач-морфинист, но он же в художественном отношении и самый слабый, неживой и вызывающий наименьшее сочувствие.
Всем негодяям и подлецам Хемлин – сочувствуешь. Не только в этой книге, а всегда. Главная вертикаль художественного мира Хемлин – маленький человек и высокая жалость к нему. В романе есть две сильные метафорические сцены: одноклассник и друг Лазаря Марик разрублен саблей пополам, через живот. Он выжил. Пять лет подряд он каждый день следит за своей раной, потихоньку расковыривая ее, чтобы, не дай бог, не зажила – "не дыра, а розовый узел, кожица тонкая-тонкая, как попало одна на одну наросла и меленькими складочками сцепилась. Вроде скобочками. А между скобочек сукровица". Потому что если рана заживет – никто не подаст, и Марик умрет от голода. Во второй сцене маленький Лазарь узнает, что его родителей убили, спрашивает, воняли ли их кишки – и у всех ли людей воняют. Доктор Рувим отвечает: "Да, Лазарь, воняли. Они мертвые, Лазарь".
Все мучительно сплетается в одну омерзительную кучу из кишок, кожи, жизни, сукровицы, боли, собственного продлевания боли, черт знает чего. Про то, как кому приходятся персонажи романа, какие связи их связывают – никак иначе и не скажешь, только "как попало наросли и меленькими складочками сцепились".
И композиционно роман одну за одной открывает скобочки, и читатель углубляется в прошлое, в тонкости подлейших и мучительных движений человеческой души – в поисках объяснения всего творящегося безумия. А в финале все скобки разом закрываются, хором, и Лазарь кричит: "Искальщики! Мозги дырявые! Искали, аж обыскалися!"
Гремит выстрел, и ясно, что за поисками какой-то уж такой ценной, такой кристальной, авторской и абсолютной истины о человеке ты, читатель, самого человека проглядел. А Хемлин - нет, не проглядела.Эту историю я не стала бы читать, будь она написана иначе. Язык Хемлин, поминутно сбивающийся на местечковый суржик, чередующий цитаты из Торы с комсомольскими речевками, и целые абзацы по-украински (хорошо, никому не пришло в голову их перевести даже в сносках) с абзацами на намного более непонятном советском новоязе, заставляет роман звучать как вербатим. Вот она, жизнь, как она есть, как Мариков живот, месиво плоти, крови, гноя, на прозрачной новой коже узел толстых рубцов.
И сложное чувство – ужаса, отвращения, брезгливости, боли, сострадания, любви – с читателем на каждой странице. Все это стыдно, противно, уродливо. И жалко. Очень, очень жалко.
Малодушно хочется найти своих и чужих, правых поддержать, виновных осудить, но Хемлин этого не позволит. Есть ли в ее мире место милосердию? Сколько угодно. А радости и смеху? Да, конечно. Есть ли место морали? Нет: выживший другому выжившему – не судия. Но в условиях могучей витальности и спонтанного человеколюбия их будто и не надобно.
Коротко и своими словами, авторская мысль такова: не ковыряй. И любить не обязательно. Если можешь – помоги ближнему. Этого достаточно.