Не ведая зла. Стефан Мендель-Энк "Три обезьяны"

Книга начинается трагикомической сценой, случившейся на похоронах, а заканчивается сценой откровенно трагической. В книге много смерти, стариков и специфического юмора, присущего, как принято считать, евреям вообще и главному еврею города Нью-Йорка Вуди Аллену в частности.

Тема дебютного романа молодого шведского журналиста Стефана Мендель-Энка — драма семьи, встроенная в жизнь еврейской общины Гетеборга. Но упоминание Нью-Йорка здесь не случайное: если верить словам главного героя романа Якоба, все гетеборгские евреи только и мечтают об Америке, просто-таки боготворят ее. Хотя уезжают все равно в Израиль.

Впрочем, верить или нет Якобу и его картине мира — большой вопрос. Перед нами текст, написанный взрослым от имени ребенка, с естественными в таких случаях лакунами, умолчаниями и неверными выводами: хочет ли автор сказать больше, чем сказал?

В буддистской традиции изображение трех обезьян символизирует отрешенность от зла, это своего рода оберег: если мы ничего не слышим о зле, не видим его, не говорим о нем, то мы от него защищены. Три обезьяны (глухая, слепая и с навсегда замк­нутым ртом) — это символ молчаливого незнания и принципиального неучастия. А разве ребенок, от лица которого ведется рассказ, может на равных участвовать в жизни взрослых?

Эти вопросы, разумеется, риторические, автор уверенно пользуется своими инструментами, ни на миг не изменяя избранной сдержанной интонации, не впадая ни в сентиментальность, ни в ерничество. Но для чего-то же он выстраивает столь глухую оборону, сочиняя свою историю почти без помощи прилагательных (они появляются лишь в подробных описаниях интерьеров квартир, где проходит детство героя). Глаголы, глаголы и существительные, простые предложения: даже не мужская проза, а скорее скупая мужская слеза, если оперировать штампами. Как ни странно, но энергичности в хемингуэевском духе такая манера тексту не добавляет. Закрыв последнюю страницу, понимаешь: перед нами типично скандинавский роман о непереносимости бытия. Жизнь и смерть в романе уравнены в правах, самоубийство отца главного героя кажется столь же важным событием, что и новое замужество матери.

Писатель как будто ведет читателя по ленте Мебиуса: ироническое описание жизненного уклада маленькой еврейской общины и повседневных забот ее членов перетекает в другую плоскость и оборачивается драматическим повествованием о человеческой слабости и силе, о памяти и забвении, о рутинном и нутряном, о сердцевине человеческого бытия. О том, как семья может проглотить человека и не подавиться. О безжалостном времени, обгладывающем homo sapiens до шкурки. И не поймешь, когда Мендель-Энк меняет фокус, когда он смотрит снаружи, а когда — изнутри.

Это было бы совсем мрачное произведение, если бы не лихая и ироничная авторская интонация, если бы не очень смешные эпизоды, рассказанные в той же занудно-добросовестной и бесстрастной манере, в какой Якоб описывает свой самый вкусный бутерброд или мамину спальню. Ну и не будем забывать, что главный герой — ребенок, поэтому читателю достается точно отмеренная доза магии, которой отмечено всякое детство.

Как всякий начинающий писатель, Мендель-Энк впихнул в маленький роман все свои представления о жизни, "пометил" все болезненные точки, но сделал это столь умело и изящно, что чувства пресыщенности у читателя не возникает. Скорее наоборот — хочется всмотреться в предложенный автором мир пристальнее, хотя бы для того, чтобы разгадать тайну непонятных этих трех обезьян, заявленных в названии книги. Значат ли они, что ребенок не ведает зла, или, быть может, что кокон детства для зла непроницаем? Или же это намек на фигуру взрослого, молчаливо стоящего на пороге детской?

Обезьяны эти, кстати, в том или ином виде разбросаны там и сям по тексту, как будто автор предлагает нам игру: догадайтесь, про какую обезьяну на этот раз речь. Молчащую? Оглохшую? Слепую?