Местные условия таковы
Для меня самые главные книги последнего времени — воспоминания. Впрочем, "воспоминание" — слишком вялое слово для рассказа о жизни в нашей стране в ХХ веке.
Одну за другой я прочла две книги — "Дорога памяти" Софьи Прокофьевой (М.: Время, 2015), невестки знаменитого композитора, и "Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович" (М.: CORPUS, 2014) — тридцатичасовой рассказ Марины Густавовны Шторх Елене Якович. Спасибо этим женщинам за их поразительную память, спасибо Елене за фильм и книгу, и спасибо издателям, за то, что дали нам возможность все это прочесть. Такие книги нужны как воздух. Почему нужны? Да потому что без них нам грозит опасность потерять способность ориентироваться в пространстве и во времени. Без них можно привыкнуть к тому, к чему нельзя привыкать. Например, к отсутствию кислорода в воздухе, которым дышим. Эти книги и есть тот самый кислород. Их населяют люди, которые и создавали необходимый для жизни воздух. А мы уже давно дышим воздухом "ворованным". И чудится мне, что скоро и воровать его станет негде.
А "местные условия" вот каковы: Россия всегда была страной уникальной. Каждый раз заново убеждаешься в этом. Уникально богатой на таланты, на личности, на людей масштабных. Россия всегда была страной, где подобные люди, как правило, плохо кончали. Вот перелистываю воспоминания Софьи Прокофьевой и сразу же натыкаюсь на такую строку: "…его лицо напомнило мне кого-то, но я не сразу вспомнила, кого именно. Широкие мягкие щеки. Добрая улыбка. Вознесенский. Расстрелянный Вознесенский…". А дальше будет о Лине Ивановне Прокофьевой (свекровь Софьи), отсидевшей долгий срок, а дальше о Михоэлсе, задавленном грузовиком в Минске по распоряжению Сталина, а дальше об искусствоведе Габричевском, который в 1935-м был осужден за антисоветскую агитацию. "В тюрьме ему выбили один глаз. Но в 1941 году он был амнистирован, а через несколько лет получил звание академика". Так что у этой страшной сказки был не самый страшный конец.
О Габричевском вспоминает и Марина Густавовна Шторх. Он был другом ее отца — замечательного философа, имя которого одно время было на слуху у всех интеллигентных людей. Но его академиком не сделали. Его после нескольких лет сибирской ссылки расстреляли. А мы теперь можем прочитать рвущие душу строки отбывающего ссылку Шпета из его письма жене: "Моя золотая, золотая, бесценная, любимая, мне немного осталось жить, так не лучше ли бросить все хлопоты и заботы и жить хотя бы в тундре, но быть с тобою, ведь быть с тобою вдвоем, забыв все на свете, было мечтой самой розовой моей любви к тебе!"
Лежат рядом две книги воспоминаний. Софья Прокофьева родилась в 1928-м, Марина Густавовна — в 1916-м. Обе женщины, слава богу, живы. Читать их воспоминания — радость и горе. Радость — потому что еще раз дивишься тому, как богата наша почва незаурядными людьми. Горе — потому что еще раз убеждаешься в том, что ждали их здесь либо срок, либо пуля.
А еще дивишься тому, как эти люди умели талантливо жить. Даже в ссылке Шпет, которому запретили заниматься философией, работал, он много переводил и постоянно просил прислать книги: "…почему не могут прислать Эсхила? …Очень хочется Эсхила почитать по-гречески". "Он вообще любил всех поэтов читать на их родном языке", — рассказывает Марина Густавовна.
А Софья Прокофьева вспоминает, что ее дядя — замечательный пианист Самуил Фейнберг всегда держал в нагрудном кармане ампулу с цианистым калием на случай ареста. И при этом жизнь продолжалась: он и часами играл на рояле, разучивая новую программу, и концертировал, и любил проводить время с маленьким сыном Софьи Прокофьевой. И все эти люди любили праздники, посиделки, беседы с друзьями. Они знали, что такое роскошь человеческого общения. И читая эти книги, мы погружаемся в ту атмосферу, дышим тем воздухом.
Почему, Господи? Ну почему Самуил Фейнберг должен был выходить поздно вечером на звонок, нащупывая в нагрудном кармане ампулу с ядом? Почему надо было уничтожать уникальный ГАХН — Государственную академию художественных наук, возникшую в 1921 году в Москве и ликвидированную в 1930-м? "У ГАХН не было аналогов ни в России, ни на Западе, — говорит Марина Густавовна, — разве что Платоновская академия во Флоренции пятнадцатого века. Это был синтез искусства и науки… Единственным условием деятельности которого было постоянное творчество сотрудников!" О судьбах сотрудников упраздненной академии говорить не буду. Смотри выше. Их обвинили в том, что они создали "крепкую цитадель идеализма", а их самих назвали "бывшими людьми". К сожалению, они и впрямь бывшие, сегодня нам таких людей очень не хватает.
Считается, что нельзя дважды вступить в одну реку. В России можно. У нас ведь свой путь. У нас ведь собственная гордость. И потому невыспавшиеся школьники должны будут, придя на двадцать минут раньше в школу, петь гимн. А таксист, который подвозил меня на днях, хвалил умного Сталина, который знал, что делать с недовольными: "Он взял да и вывез за одну ночь всех чеченцев подальше. И стало тихо". А когда мой сын попробовал сказать что-то о невинных, таксист отрезал: "Невинных людей не бывает".
Ему все ясно. Это у Густава Шпета и ему подобных всегда были вопросы и поиски ответов. "Кто знает, где поставлены сроки и чем должны быть наполнены времена?" — писал он из сибирской ссылки своему другу поэту Балтрушайтису. Жить Густаву Шпету оставалось меньше года…