Мортен А. Стрёкснес. Времена моря
Начать нужно с подзаголовка, вынесенного на обложку: "Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки". Под "вот такенной" в романе-эссе норвежского писателя и журналиста Мортена Стрёкснеса имеется в виду гренландская — самая крупная из плотоядных акул, одна из главных долгожительниц на планете: их жизненный цикл составляет в среднем от 200 до 400 лет, половое созревание завершается по достижении примерно стопятидесятилетнего возраста ("Ну что, — говорит одна гренландская акула другой, — немножко для себя пожили, теперь можно и детей рожать"). Самая старая особь за всю историю наблюдений была обнаружена в Гренландии в 2019 году — по предварительным подсчетам, ей больше пятисот лет. То есть, эта рыбина старше, чем, например, США.
Формально "Времена моря" — история о том, как двое друзей вышли в ледяное море, чтобы выловить одно из самых впечатляющих чудес живой природы. Однако если бы все ограничилось рассказом об их диковатом приключении, вышла бы в лучшем случае слегка модернизированная версия "Старика и моря". Стрёкснес же легко и непринужденно встраивает в свою книгу буквально всю Норвегию с ее преданиями и мифами, с ее глобальной историей и частными историями ее жителей; это Норвегия, совпадающая даже не с представлениями о самой себе, а, что гораздо важнее, с собственным духом. Красота чистого факта дополняется здесь красотой слога, а юмор, местами едкий, местами режущий глаза, как солнце, отскакивающее от поверхности ледника, не дает впасть в прекраснодушие ни автору, ни читателю.
"Времена моря" — книга, которую мечтает создать любой писатель: чтобы туда уместилось вообще все — рыболовецкие снасти и полярное сияние, и вонь, исходящая от дохлого быка; история твоей семьи и семьи твоего лучшего друга; улыбка прадеда, которого ты никогда не видел; твое личное понимание, объяснение, обоснование любви; счастье, печаль и смех, сходящиеся в одной точке, раскрывающиеся во всем объеме на долю секунды и тут же сходящие на нет, если только ты не успел закристаллизовать их при помощи слов.
Это не проза и не поэзия, скорее, мечта литературы о самой себе; доказательство возможности того, к чему неизменно стремится всякий язык, для чего он, вообще говоря, нужен — повествуя о мире, вмещать в себя мир. На протяжении трех тысяч лет существования литературы это удавалось единицам, — впрочем, если бы она состояла исключительно из подобных книг, то очень скоро прекратила бы свое существование; в этом смысле замысел и должен быть огромнее результата. Но иногда, раз в несколько лет, иногда раз в несколько десятков, а то и сотен лет из-под пера или клавиатуры более-менее случайного везунчика рождается нечто подобное: книга не великая, но от первой буквы до последней точки соответствующая первоначальному импульсу. Одна такая книга оправдывает появление сотен других. Сотни других делают возможным появление такой одной. И это самая большая удача, какая может выпасть на долю писателя.