Новые записки Хендрика Груна из Амстердамской богадельни

Хендрик Грун — восьмидесятипятилетний обитатель дома престарелых в Амстердаме. Он чутко наблюдает за происходящим вокруг и описывает свои будни, попутно размышляя о вопросах дружбы и любви, жизни и смерти. События второй части дневника происходят спустя год после событий первой: клуб СНОНЕМ ("Старые-но-не-мертвые") принимает новых членов и готов вновь сражаться против немощи, уныния и глупости.

Упомянутые в наших публикациях книги можно приобрести с доставкой в независимых магазинах (ищите ближайший к вам на карте) или заказать на сайтах издательств, поддержав тем самым переживающий сейчас трудный момент книжный бизнес.

АПРЕЛЬ

СРЕДА 1 АПРЕЛЯ

— Шнурок у меня развязался? Так я вам и поверил. Я помню, какой сегодня день.

Через две минуты господин Дикхаут наступил на свой шнурок и упал. Падение смягчил цветочный горшок, но цветок нанес бедняге отвратительную резаную рану.

В нашем доме эта сансевиерия с длинными мечевидными листьями, которую еще называют "щучьим хвостом" и "змеиной кожей", одержала блистательную победу над всеми видами флоры, входившими в моду за последние сорок лет. Она не может умереть. Эверт в порядке эксперимента попытался умертвить один такой экземпляр в оранжевом горшке семидесятых годов, но потерпел фиаско. Он травил растение кофе, кетчупом и темным пивом — безуспешно. Конечно, он подливал отраву небольшими порциями, чтобы не навлечь неприятностей на свою голову. Наиболее эффективно подействовал кетчуп: несколько длинных острых листьев приобрели коричневый цвет, но одновременно появились новые побеги. В конце концов, Эверт отказался от своей затеи. Игра не стоила свеч, то есть отлучения от дома. Однажды Эверт уже подвергался такому наказанию. Тогда он приклеил несколько блюдец к чашкам. Что вызвало бурное возмущение жильцов, попытавшихся отделить блюдца от чашек, где еще оставался кофе. Прибывшая по вызову госпожа Де Рооз заметила тюбик суперклея, торчавший из кармана Эверта. Отпираться не имело смысла, даже для Эверта. Ему на неделю был запрещен вход на территорию дома, и он безвылазно просидел семь дней в своей отдельной квартире.

Я, конечно, пару раз навещал его. И он сам был вынужден признать, что пошутил не слишком удачно.

— Да я вовсе не хотел, чтобы они ошпарились, — каялся он.

— Но в какой‑то степени этого следовало ожидать, — произнес я менторским тоном. Во мне всегда живет школьный учитель. Не зря же я тридцать пять лет был завучем начальной школы.

ЧЕТВЕРГ 2 АПРЕЛЯ

Каждый день ровно в полдесятого утра госпожа Хунсбрук отправляется в универсам "Хема". Там она покупает одно (!) пирожное томпус. Только если на дворе снегопад, гололедица или еще какое ненастье оранжевого или красного уровня, она не выходит из дома. Для этих редких случаев она хранит несколько томпусов в морозилке. В четверть одиннадцатого она усаживается за кофейный стол, распаковывает выпечку и ждет медсестру. Та приносит кофе примерно в половине одиннадцатого. После первого глотка госпожа Хунсбрук берет вилочку и пытается отковырнуть уголок томпуса. Ярко-красная корочка не поддается, но из‑под нее в обе стороны выдавливается крем. Госпожа Хунсбрук пробует сломать корочку с другой стороны, но с тем же результатом. Тогда она решается взять в руку все пирожное и откусить кусочек. Это ей удается, но желтые капли падают на скатерть и на ее платье. Она подбирает их кофейной ложечкой и отправляет в рот. В заключение, чтобы не пропали остатки, она облизывает липкие пальцы. Совершенно спокойно, один за другим.

— От томпуса никакого прока, — говорит господин Хелдер. И после короткой паузы добавляет: — Как от мимеографа[1].

Он прав. Непременно измажешься либо кремом, либо чернилами.

Господин Хелдер умный человек, и к тому же добрый. Когда кто‑нибудь из клуба скончается, я рекомендую принять его в СНОНЕМ.

Некоторые жильцы каждый день ужасно раздражаются, глядя на ритуал с пирожным. Конечно, они могли бы пересесть за другой стол, но не тут‑то было: ведь это их стол. Они сидели за ним каждое утро до появления госпожи Хунсбрук.

— Вы не могли бы съесть ваш томпус где‑нибудь еще? — спросил ее недавно один из сотрапезников.
— Могла бы, — отвечала она с коварной улыбкой, — но не хочу.

В День королевы каждый жилец богадельни всегда получал оранжевый томпус. И тогда повсюду виднелся крем, даже в благородной седине. Сразу после коронации Виллема-Александра директриса отменила раздачу томпусов. Все считают, что это стыд и срам, но не говорят об этом в ее присутствии.

ПЯТНИЦА 3 АПРЕЛЯ

— Вы слышали? Персонал английской королевы вот-вот объявит забастовку.

Нет, этого я не слышал. Убежденные монархисты (а их среди нас немало) опасаются, что Елизавете лично придется убирать следы своего пребывания в сортире и скрести пол, опустившись на свои королевские колени.

Она хоть раз подняла ведро с мыльной водой? Купила в булочной полбуханки черного хлеба? Может, она ни разу в жизни не намазала себе ни одного бутерброда.

Кажется, очень богатая королева Великобритании платила своему персоналу зарплату меньше минимальной. Но руку на отсечение не дам, так как получил эту недостоверную информацию от сплетников за чашкой кофе.

В Страстную пятницу можно увидеть меньше цветастых платьев, чем обычно. Настроение у всех мрачное. Сегодня на службу в центре медитации приковыляет много здешних обитателей. Может, и я приковыляю вместе со всеми. Старый пастор и старый католический священник во время двунадесятых праздников служат совместную литургию. С тех пор как пастор исповедовался передо мной, что не верует в Бога, между нами-атеистами установилась особая связь. Иногда мы распиваем бутылочку вина и беседуем об искусстве и еде. Он знаток того и другого. Его широкий профиль — фильмы о еде. Более узкая специализация — красивые киноактрисы. Большинство его любимых кинозвезд мертвы, что повергает его иногда в состояние меланхолии, но самая красивая еще жива.

— Клаудия Кардинале могла бы вернуть меня к вере в Бога. И я провел бы денек в раю рядом с ней.

После службы все красят яйца в комнате отдыха. Раскраска яиц крайне затруднительна для дрожащих пальцев большинства художников, но художники благожелательны во взаимной оценке творчества. Кто‑нибудь обязательно скажет: "Какая богатая фантазия!" вместо: "Это ни в какие ворота…"

СУББОТА 4 АПРЕЛЯ

Вчера днем какая‑то девчушка катила по коридору игрушечную коляску. В коляске лежала кукла. Девчушка открыла дверь моей комнаты, вошла и сказала:

— Привет, господин дедушка!

— Добрый день, дама. Как вас зовут?

— Я не дама. Меня зовут Фрида.

Я сказал, что имя прекрасное. И спросил, пришла ли она в гости. Нет, она просто показывает своей кукле весь дом. Вынув завернутую в одеяльце куколку, видимо, одноногую, она обошла с ней комнату, указывая кукле, куда ей следует смотреть.

Я спросил, сколько ей лет и у кого еще она была в гостях. Ей шесть лет, а госпожа Квинт — ее бабушка.

Я хотел спросить, как у такой веселой девочки получилась такая зануда-бабушка, но, разумеется, оставил вопрос при себе. Мы немного поболтали. Она обожает оладьи, а ее любимую куклу зовут Сильвия.

— А что вам больше всего нравится в вас самих? — неожиданно осведомилась она.

— Ну… э… я никогда об этом не задумывался.

Она посмотрела на меня с любопытством, склонив голову набок. Чтобы выиграть время, я спросил, что ей больше всего нравится в ней самой.

— Что у меня есть братик. А у вас есть братик?

— Ах, вот ты где! — В открытую дверь со страдальческим видом вошла мать Фриды, схватила девочку за руку и потащила за собой. Меня она удостоила лишь кивком.

— Пока, Фрида, — сказал я. — Очень хорошо, что ты зашла в гости.

Девочка оглянулась и помахала мне рукой.

— До следующего раза, — почти пропела она.

ВОСКРЕСЕНЬЕ 5 АПРЕЛЯ

Пасха. Скоро пасхальная трапеза. Когда нарушается привычный распорядок дня, возникает недовольство и сумятица. Вот так и с пасхальной трапезой, которая попадает между завтраком и обедом.

— Когда точно подают на стол и что именно? — спросила госпожа Смит.

Никто не ответил.

— А что если просто съесть то, что нравится, и когда захочется? — предложил Антуан.

Да, до этого никто не додумался, возможно, идея совсем неплохая. Не так давно рухнул запрет медиков на поедание большого количества яиц. Похоже, холестерин не так уж и вреден. Согласно новейшим научным воззрениям, яичком больше или меньше — роли не играет. Хорошая новость к Пасхе. Господин Баккер объявил, что побьет свой личный рекорд, равный шести яйцам.

Увидел вчера двух первых уток. И таким образом выиграл пари. Герт купил мне двух шоколадных пасхальных зайцев, и мы съели их с ним на пару. Мы не слишком заботимся о фигуре. Герт толстый, я тонкий, и тут уж мало что изменишь.
Что мне нравится больше всего в себе самом? Позавчера этот вопрос задала девочка Фрида, и с тех пор я пытаюсь на него ответить. За восемьдесят пять лет он ни разу не пришел мне в голову. А вопрос не праздный. Разумеется, в сочетании со встречным вопросом: что мне больше всего не нравится в себе самом?

Я исключаю из рассмотрения такие внешние признаки, как оттопыренные уши и ноги колесом. Как и благородную седину. Ограничиваюсь свойствами характера. Но сильно затрудняюсь дать честный ответ. Собственно говоря, я охотно обдумал бы его вместе с Фридой.

ПОНЕДЕЛЬНИК 6 АПРЕЛЯ

Сегодня днем сбегу от всех детей и внуков, которые приедут в гости, но не ко мне. Поеду кататься один, так как к Герту пожалуют с визитом дочери. Погода достаточно хорошая, чтобы провести день на свежем воздухе. На велосипедных дорожках Твиске, красивого уголка природы между Остзаном и Ландсмером, будет, конечно, тесно. В парке есть кафе с террасой, где я собираюсь заказать кофе с пасхальным тортом. Чтобы не чувствовать себя жалким. Пусть даже немного одиноким.

Снова настало время устроить вылазку СНОНЕМа, и, к счастью, она намечена на ближайшую среду. Организаторы — Антуан и Риа. Трогательная они пара. Пятьдесят восемь лет в браке — и все еще регулярно сидят на скамейке, держась за руки. Иногда я смотрю на это старое счастье, не тронутое временем, и со страхом представляю тот день, когда один из них умрет, а другой, одинокий и безутешный, останется жить.

В последнее время я немного хандрю. Может, попросить у доктора таблетку, от которой станет веселей. А может быть, я просто жду не дождусь весны. Мне всегда была свойственна этакая весенняя меланхолия.

Меня гложет все тот же вопрос: что во мне самое хорошее и что самое неприятное? Обсужу‑ка я это с Эвертом за пасхальным бокалом вина. Самое хорошее в Эверте, что он всегда идет напролом. Менее приятно, что он перегибает палку, когда выпьет лишнего. Тут главное выбрать момент.