Памяти музея Святой Софии. Сергей Иванов о том, как главная турецкая мечеть стала музеем
Верховный суд Турции 2 июля принял решение, что президент Реджеп Тайип Эрдоган имеет полное право лишить Св. Софию ее музейного статуса и превратить в мечеть. А как же она стала музеем?
С чего начать раскручивание этой запутанной истории? Можно традиционно: с того страшного вторника, 29 мая 1453 года, когда победоносный султан Мехмед II вознес Аллаху первую молитву под сводами Св. Софии…
Нет, оставим сегодня в стороне и того ангела, который хитростью императора Юстиниана оказался привязан к столбу Св. Софии, и последних клириков, удалившихся в мраморную стену храма, и константинопольских греков, веками слышавших по ночам их прерванную янычарами литургию. Перенесемся сразу в ХХ век и посмотрим, как причудливо играли новые символы со старыми.
19 февраля 1915 года, когда Антанта двинула свою армаду к Дарданеллам, когда всем казалось, что у Османской империи просто не может хватить сил, чтобы удержать Константинополь, правительство султана с воплем "Так не доставайся же ты никому!" заминировало Св. Софию. Было приказано взорвать ее с появлением на горизонте первого союзного корабля. В сознании великого визиря Мехмеда Талаат-паши адмирал лорд Карден был отправлен британским премьером лордом Асквитом лишь затем, чтобы наконец-то вернуть христианскому миру Св. Софию, о которой оба лорда наверняка имели самое смутное представление. К счастью для собора и к изумлению всего мира, союзные флоты не смогли тогда прорваться к Константинополю.
Меж тем греки, никогда про Св. Софию не забывавшие, долго колебались, вступать ли им в мировую войну, и в конце концов в 1917-м присоединились к Антанте лишь с одной мечтой, которую емко выразила греческая королева София: чтобы ее муж, король Константин, "вступил в великий город Святой Софии во главе греческих армий". Грецию вела в бой хищная "великая идея" — восстановить Византию; после окончания мировой войны, в феврале 1919 года, когда войска Антанты оккупировали наконец Константинополь, в Британии широко развернул свою деятельность Комитет по возвращению Св. Софии. Тогда считалось, что великий город на Босфоре станет нейтральным организмом под международным управлением, и союзникам казалось правильным отнять его у мусульман.
Впрочем, скоро англичанам и французам стало ясно, что от греков им в этом городе хлопот больше, чем от турок. Местное православное население, встречавшее союзников как долгожданных освободителей, явно нацеливалось захватить Св. Софию и водрузить на ее куполе крест. То, что в течение двух столетий служило путеводной звездой для российской внешней политики, то, на что сорок лет облизывался молодой болгарский империализм, могло вдруг свершиться греческими руками, причем немедленно, и крест этот как-то сам собой соединялся с греческим флагом. Но англичанам с французами совершенно не хотелось, чтобы Греция стала великой державой: она и без того вознамерилась в одиночку, без посторонней помощи, завоевать всю Малую Азию.
Поэтому Антанта обнесла Св. Софию пулеметными гнездами и не подпускала к ней ни своих греческих союзников, ни местных православных. (При обследовании подземных цистерн собора лет десять назад нашли английскую фляжку из-под виски — след той давней боевой вахты.) Вся эта атмосфера взвинченности, всеобщего напряжения и эсхатологических предсказаний хорошо передана в романе русского эмигранта Ильи Зданевича (Ильязда) "Философия" — название с двойным дном: там по сюжету и белогвардейцы, и большевистские агенты тайно готовят, каждый для своих целей, захват Св. Софии.
Мечеть Айя-София на почтовой открытке 1920-х годов
© hippostcard.com
Грецию ждало жестокое поражение: войска незнамо откуда возникшей Турецкой Республики, поддержанной Советами, разгромили ее войска в Малой Азии, а на подступах к Константинополю их остановил суровый окрик Антанты. Греческая армия была сброшена в Эгейское море — а затем вождю турецких националистов Мустафе Кемалю удалось то, что казалось невероятным: добиться от победоносной Антанты отмены грабительского Севрского договора, заключенного султанским правительством и предполагавшего фактическое расчленение страны. Такого успеха не выпало на долю ни германцам, ни австриякам: в обеих центральных державах военное поражение сопровождалось революцией — но участи побежденных это не улучшило. И только Кемаль сумел убедить свой народ и весь мир, что в горниле страшных войн родилась совершенно с нуля Турецкая Республика, никак не связанная с разгромленной Османской империей.
Согласно новому Лозаннском договору, Греция и Турция согласились обменяться "чужим" населением, и в результате миллионы малоазийских эллинов были депортированы в Грецию. Этническая чистка сопровождалась уничтожением православных святынь: например, в Никее была из пушек расстреляна великолепная византийская церковь Успения с мозаиками VII–XI веков уникальной сохранности. Разумеется, все жестокости этого страшного обмена носили взаимный характер.
Согласно договору, греки Константинополя были избавлены от всеобщей депортации, но никто не сомневался, что после ухода войск Антанты их участь окажется незавидной: турки считали их пятой колонной, призывавшей в их город смертельного врага. Закрывались греческие школы и журналы, грекам запрещали работать врачами и аптекарями. Вселенский патриархат, изгнания которого из Стамбула турки упорно требовали на лозаннских переговорах, был все же сохранен — но подвергался постоянному давлению и запугиванию. Очень скоро греческая община Стамбула сократилась с 300 до 125 тысяч в результате повального бегства. В этих условиях никто не ожидал, что Мустафа Кемаль примет решение столь гигантской символической важности: превратить Св. Софию, символ хищных вожделений греков, из мечети — в музей.
Главным лозунгом Кемаля был секуляризм. Во-первых, в 1925 году страна перешла на григорианский календарь, в 1928-м ислам исчез из конституции республики, в 1932-м муэдзинам по всей стране было велено петь свой призыв на молитву не по-арабски, а по-турецки (закон продержался 18 лет, а потом арабский вернулся), в 1935-м днем отдыха вместо пятницы объявили воскресенье и т.д. Во-вторых, международная ситуация толкала Кемаля на тесный союз с бывшим противником, и в 1930 году греческий премьер Венизелос совершил примирительный визит в Турцию. В-третьих, Кемаль желал отодвинуть в тень имперское прошлое во имя националистического будущего — и в 1925-м закрыл доступ в мавзолеи османских султанов. А значит, и слава Мехмеда Завоевателя обречена была несколько померкнуть. В-четвертых, Кемаль преклонялся перед наукой и просвещением, пусть и понимал их подчас весьма причудливо. В сциентизме ему виделось счастье человечества. И все-таки все эти факторы могли бы и не "срастись", не сработать на перевод Св. Софии в музейный статус, если бы не усилия одного-единственного удивительного человека.
Томасу Виттемору, когда он вторгся в судьбу Св. Софии, сравнялось уже 60 лет, и у него за плечами в общем-то не было ничего, чем он мог обосновать свое вторжение. Из богатой бостонской семьи, с гарвардским искусствоведческим образованием, Виттемор ни на чем особенно не специализировался, не имел значимых публикаций, случайно участвовал в египетских раскопках (тут проявился его главный талант — умение собирать на раскопки пожертвования у богатых американских филантропов), увлекался современной живописью — боготворил Матисса, у которого долго жил и которого пропагандировал в Америке. С началом Первой мировой войны он отправился в Россию в составе Красного Креста — помогать беженцам из зоны боевых действий. Русская культура захватила его, особенно он полюбил православную живопись. Здесь Виттемор встретил обе революции, во время Гражданской войны вновь бесконечно помогал голодающим, возвращался в США, собирал там огромное количество благотворительных денег. Поездки осуществлялись через Стамбул — и там Виттемор впервые заинтересовался византийским искусством.
Томас Виттемор и Мустафа Кемаль Ататюрк. Анкара, 8 июля 1932 года
© Cemal Işıksel
"Ужаленный" русской темой, Томас продолжал свои филантропические проекты и в 20-х годах: его усилиями функционировал Комитет спасения русских детей-изгнанников, а потом Комитет по делам образования русской молодежи в изгнании. Целое поколение эмиграции было обязано своим обустройством в новой жизни Томасу Виттемору. На этой почве у него сложились приятельские отношения со всеми видными фигурами рассеяния — от Рахманинова до князя Юсупова. Кроме того, Виттемор бесконечно отправлял материальную помощь русскому Пантелеймонову монастырю на Афоне, за что благодарные иноки принимали его потом по епископскому чину. Пожалуй, более всего он прославился на русском поприще тем, что стал посредником в головоломной операции по спасению колоколов Данилова монастыря в Москве: их собирались переплавить, но Виттемор убедил американского промышленника Крейна купить их у большевиков и подарить Гарвардскому университету (в 2008-м они вернулись в Москву). Еще более поразительно то, что Томас лично прибыл в СССР в 1930 году, чтобы руководить снятием, проверкой и транспортировкой колоколов.
Но к концу 20-х точкой приложения кипучего энтузиазма Виттемора уже становилась Турция. Что-то неуловимое изменилось в культурной атмосфере Запада: чудовищные потрясения звали искать новых путей для мысли. В 1928-м Уильям Батлер Йейтс написал стихотворение "Плаванье в Византий", сразу ставшее очень популярным. Прежде презираемая Византия входила в моду. Коко Шанель стала изготавливать бижутерию в "византийском" стиле. Виттемор почувствовал, что здесь открывается окно каких-то великих возможностей. Недолго попреподавав в США, он создал Византийский институт — со штаб-квартирой в Бостоне, ученой библиотекой в Париже (она и сейчас существует) и "производственной базой" в Стамбуле. Тратил он на это собственные средства, уверенный, что вскоре сумеет заинтересовать Византией множество филантропов. Не будучи византинистом, не очень много зная о византийском искусстве, он приехал в 1929 году в Стамбул и каким-то способом очаровал Халил-бея, с 1910 года возглавлявшего Оттоманский музей: для старой Турции этот легендарный человек воплощал европеизм, а для новой — преемственность. Еще одним его сторонником сделался Юнус Нади, создатель главной турецкой газеты "Джумхуриет".
Летом 1930 года Виттемор получил разрешение построить внутри Св. Софии леса и начать удалять со стен слои покрывавшей их штукатурки. Делать это можно было только в перерывах между намазами.
Сам Томас никогда реставрацией не занимался — но он знал, где найти нужных для этого людей: нанял специалистов из Англии, Италии, Франции, пригодился наконец и Николай Карлович Клуге, последний осколок Русского археологического института в Константинополе, десять лет нищенствовавший и спивавшийся в Стамбуле. Секретарем Византийского института стал также русский эмигрант — Дмитрий Ермолов. Летописцем проекта сделался фотограф Николай Артамонов.
Про часть мозаик Виттемору было известно из зарисовок его предшественника, швейцарского архитектора Гаспаре Фоссати, который приехал в Стамбул в середине XIX века, чтобы строить дворец для российского посольства, но одновременно подрядился по заказу султана подновить Св. Софию. Он нашел и зарисовал кое-какие мозаики (некоторые с тех пор погибли в землетрясении 1894 года, и мы знаем о них только благодаря Фоссати), но потом тщательно все заштукатурил и закрасил. Когда начались работы Византийского института, выяснилось, что изображений куда больше, чем нашел Фоссати. Кое-где слой побелки отваливался сам. По этому поводу еще в 1859 году сострил великий князь Константин Николаевич во время своего визита вежливости в Константинополь: в Св. Софии ему на голову с потолка упал пласт штукатурки, и он мгновенно отреагировал: "Штука турка оказалась слабовата!" Шутку размножили русские газеты, сам же князь в письме брату, императору Александру II, написал совсем про другое: "Недостает только ему (храму) одного креста! Будем надеяться, что рано или поздно мы его там увидим". Ну, это замечание в сторону, к вопросу об атмосфере вокруг Св. Софии.
Были в храме места, где побелка, напротив, держалась так крепко, что отслаивалась только вместе с самой мозаичной смальтой. Чтобы этого не происходило, сотрудники института начали пользоваться стоматологическими шпателями. Работа продвигалась очень медленно, но то, что постепенно открывалось взору, завораживало: оказалось, что Фоссати не смог найти главную жемчужину Софии — великолепный палеологовский деисис. Появление в действующей мечети гигантского изображения Иисуса Христа переполнило чашу терпения правоверных: в турецкой прессе началась кампания травли Виттемора, его обвиняли в тайной подготовке превращения Св. Софии в христианский храм. Если бы работы велись православными учеными, то их еще можно было бы подозревать пусть не в планах, так, по крайней мере, в неосознанных надеждах на что-то подобное. Но бостонский богач, эстет, гей и светский лев Томас Виттемор самим своим видом, в неизменном шарфе и мягкой фетровой шляпе, развеивал всякие опасения: он просто любил византийское искусство — и все!
Впрочем, дальнейшее сосуществование намазов и расчистки становилось все более затруднительным. А слава Виттемора в мировой прессе меж тем росла как на дрожжах: уж в чем в чем, а в пиаре ему не было равных! Летом 1932 года он получил приглашение от президента Турецкой Республики пожаловать к нему в Анкару. Визит 11–12 июля прошел просто великолепно: Томас привез Мустафе Кемалю большие фотографии открывшихся мозаик и заинтересовал его перспективой превратить Св. Софию в главный туристический центр Турции, который привлечет не меньше туристов, чем афинский Парфенон. Главное, что для Кемаля это было не враждебное православное и не чуждое греческое — это было турецкое искусство: ведь оно повествовало об истории его страны.
Виттемор так понравился президенту, что на обратном пути ему предоставили единственное в поезде Анкара — Стамбул одноместное купе. А японского посла, который ехал тем же рейсом, запихнули в общий вагон — злорадствовал тщеславный Виттемор. И все-таки прошло еще два года, прежде чем 24 ноября 1934 года кабинет министров принял постановление, в котором говорилось: "Превращение мечети Айя-София, уникального архитектурного сооружения, в музей будет одобрено всем миром. Это превращение станет источником знаний для человечества".
Впрочем, и тут дело не очень сдвинулось, пока в январе 1935 года в Стамбул не приехал сам президент. Он прибыл, чтобы пропагандировать новую серию своих модернизационных реформ: обязательные фамилии, европейскую одежду, латинский алфавит. Но при всей своей занятости Ататюрк нашел время, чтобы встретиться с Виттемором. По словам последнего, "Св. София была мечетью в тот день, когда я говорил с ним. Когда я пришел в мечеть следующим утром, на двери висело объявление, написанное собственной рукой Ататюрка: “Музей закрыт на реставрацию”". 1 февраля музей принял первую экскурсионную группу — это были пассажиры немецкого туристического лайнера. В том же феврале Св. Софию посетил лично Ататюрк.
Усилия Виттемора по "раскручиванию" храма принесли свои плоды: в Европе и Америке начали возводить церкви, подражавшие великому храму Стамбула. Был снят цветной фильм о ходе работ, показанный президенту Рузвельту в Белом доме. Любые знаменитости, навещавшие мегаполис на Босфоре, считали теперь должным обязательно посетить Св. Софию. Там побывали Матисс, Джон Рокфеллер, английский король Эдуард VIII и даже Йозеф Геббельс.
Во дворе храма были снесены здания кофейни и приюта, что позволило организовать раскопки. Открывшиеся на глубине нескольких метров фронтоны предыдущего здания Св. Софии, построенного в V веке и сгоревшего в 532 году, составили настоящую научную сенсацию. Этот раскоп находится на своем месте и сегодня: его не засыпают обратно — но и не расширяют.
Чем больше серьезных ученых подключалось к работам в Св. Софии, тем сильнее росло в научных кругах недовольство дилетантизмом Томаса Виттемора, его помпезностью и фанфаронством. Когда он был назначен представлять США на Международном конгрессе византийских исследований в Софии в 1934 году, специалисты лишь пожали плечами. Но при этом кого знали во всем мире — их или его? Про кого писали в своих романах Грэм Грин и Ивлин Во? Кто оставался в Стамбуле всю Вторую мировую войну, продолжая работать в Св. Софии под угрозой неминуемого (как казалось) германского вторжения, тогда как всех остальных исследователей будто ветром сдуло? Кто ногой открывал двери в самые важные кабинеты? Кто убедил турецкие власти уже после войны превратить в музеи еще два шедевра византийского искусства — Карие и Фетхие-джами? Кто получил разрешение для Византийского института начать расчистки в Карие? И, наконец, кто вновь и вновь собирал бесконечные спонсорские пожертвования на эти работы? Он, только он. После его смерти Византийский институт постепенно захирел.
Томас Виттемор сдержал обещание, данное Ататюрку в июле 1932 года: Св. София стала главной туристической достопримечательностью Турции.
Музей Св. Софии — ровесник самого Ататюрка: ведь Мустафа Кемаль получил эту фамилию/титул — "Отец турок" — в тот самый день, на том самом заседании кабинета министров 24 ноября 1934 года. Этот музей — воплощение его поистине "божественной мудрости". Отнять статус музея у Св. Софии значит то же самое, что отнять имя Ататюрк у создателя Турецкой Республики.