Пельмени с человечиной. "Танцующие медведи" Витольда Шабловского
"Танцующие медведи" — третья книга польского социального журналиста Витольда Шабловского. Поводом для ее написания стал репортаж об изъятии дрессированных медведей у семьи болгарских цыган. Однако этот локальный случай становится для автора лишь отправной точкой путешествия развалинам соцлагеря, в финале которого он придет к горькому выводу о том, что крах тоталитаризма не принес людям ни счастья, ни свободы. Об этой многоплановой книге читайте в рецензии Эдуарда Лукоянова.
Одним июньским днем 2007 года зоозащитники в компании полицейских и журналистов штурмовали дом цыганского семейства Станевых, осевшего в болгарской деревушке Гецово. У них изъяли трех медведей, которых цыгане обучали всевозможным трюкам и тем зарабатывали на жизнь. Звери Станевых стали последними медведями, содержавшимися в неволе в Болгарии и вообще во всем Евросоюзе. Но теперь им предстоит научиться жить на свободе. Вкратце таков мелодраматический зачин книги польского журналиста Витольда Шабловского "Танцующие медведи".
Шабловский у нас известен прежде всего как автор документальной книги "Убийца из города абрикосов", посвященной боевикам турецкой ультраправой организации "Бозкурт" ("Серые волки"), а также довольно легкомысленного очерка "Наша маленькая ПНР", в которой он вместе с супругой реконструировал социалистический быт в условиях дефицита — несколько месяцев они пользовались только теми товарами, что были доступны в Польше накануне краха соцблока.
В "Убийце" Шабловский продемонстрировал, как за идиллическим фасадами патриархальной Турции скрывается целый мир экстремального насилия и политического террора. В "Нашей маленькой ПНР" объектом его размышлений стала необъяснимая ностальгия, которую современные люди испытывают по социалистическому прошлому, обычно определяемому в Европе как тоталитарное. Обе эти темы нашли свое развитие в третьей книге журналиста.
Литовский публицист Донатас Пуслил предлагает следующее прочтение "Танцующих Медведей": "Книга В. Шабловского становится для него возможностью рассказать не только об освобожденных медведях, но и о людях, которые были освобождены от коммунистического ига. Последние также учатся, что значит жить на свободе. Тирания научила людей танцевать под свою дудку, так сколько же эту тиранию мы еще будем носить с собой? Что иногда заставляет нас, сталкиваясь с проблемами жизни на свободе, начинать танцевать, как те медведи, помнящие старые навыки, которые могут быть болезненными, но все же дающими знать, что хозяин позаботится о тебе?"
Эта мысль предельно ясна, но нам она кажется значительным упрощением труда Шабловского. Литовскому публицисту проевропейской направленности, очевидно, приятно видеть в этой книге антикоммунистическую агитку. Однако при подобном взгляде на книгу стирается множество смыслов, которыми она щедро нагружена.
Дрессированные медведи, пляшущие под дудку цыган, и их фанатичные освободители, обрекающие людей на нищее существование — это лишь экзотическая верхушка куда более серьезного конфликта, описанного Шабловским. Конфликта, неразрешимость которого подкрепляется тем, что у каждой из сторон своя правда, с которой трудно не согласиться.
С одной стороны, мало кто не вздрогнет от описаний того, как медведей обучают трюкам. Начинается все с продевания в медвежий нос стального кольца, причиняющего животному постоянную боль. Дальше в дело идут побои, спаивание зверя и так далее — избавим читателей от жестоких подробностей. С другой стороны, после краха социалистического режима и развала сельского хозяйства, болгарские низы (а цыгане — в этой картине мира относятся к низам низов) не поняли, как им жить дальше, потому и нашли выход в бизнесе, далеком от общепринятых представлений об этике. Медведь в такой семье — единственный кормилец, и цыгане задаются резонным вопросом: "Как же нам жить без него?". На это они получают лишь издевательские советы обратиться в организации, оказывающие помощь национальным меньшинствам.
Как в таких условиях не возникнуть фантомной ностальгии по светлому коммунистическому прошлому, когда абсолютные аутсайдеры наконец обрели элементарное человеческое достоинство, в котором им отказывали на протяжении столетий. "После войны мы получили права, работу, жилье, люди читать и писать научились, болгары нас хоть немного уважать стали, и всем этим мы обязаны исключительно коммунистам", — говорит один из собеседников Шабловского среди цыган.
Его слова невольно подтверждает волонтер фонда Vier Pfoten ("Четыре лапы"), занимавшегося спасением болгарских медведей и их реабилитацией: "Когда ты уже заманил цыгана в ресторан, нужно заказать что‑то из еды и не забывать подливать ракию. Спросить, какую он любит, сидеть с ним и пить. Неважно, что тебе цыгане не нравятся, — кому они вообще нравятся?"
Мы уже слышим возгласы о "ленивых" и "безграмотных" цыганах, не желающих ассимилироваться и найти себе приличную работу. О цыганах, не способных заниматься ничем, кроме бродяжничества и криминала. Допустим, это так (хотя это, разумеется, не так). Но ненадолго отложим "Танцующих медведей" и обратимся к элементарным цифрам.
Согласно переписи, проведенной болгарским правительством в 2001 году, цыгане составляют около 4,6% от всего населения республики. Теперь обратимся к исследованиям социологов, которые приводит в статье "Мифы и память о социализме в Болгарии" историк Елена Валеева. Эти цифры касаются оценки диктатора Тодора Живкова, правившего страной с 1954-го по 1989 год:
"Через два года после краха социализма, пока еще была жива и рельефна память о жизни в тот период, 76% анкетированных НЦИОМ совершеннолетних граждан давали Живкову негативную оценку. Сегодня отрицательные оценки снизились до 25%, а положительные возросли с 16% до 55%".
Нетрудно заметить очевидную корреляцию между недовольством действующей системой и интенсивностью ностальгических переживаний, которым подвержены не только маргиналы, но и люди, представляющие костяк титульной нации. Так что заурядной ксенофобией проблемы посткоммунистического мира, резко шагнувшего в капитализм, явно не исчерпываются.
Сколько бы государственная пропаганда ни пугала нас ужасами глобализма (и его сводного брата — мультикультурализма), очевидно, что никто не спешит воплощать панъевропейскую утопию в жизнь, и уж тем более у демократических обществ нет ни ресурсов, а то и просто желания приближаться к пресловутому государству всеобщего благоденствия.
Покинув болгарских медведей и их вчерашних хозяев, Шабловский отправляется в мировое путешествие на границы развалин соцлагеря. Он общается с кубинскими рабочими, не понимающими, что делать, когда коммунизм рухнет; с бездомной из Польши, обитающей на улицах Лондона; с русскими "оккупантами", живущими в Эстонии на правах неграждан; с украинскими контрабандистами и священником Московского патриархата, уверенного, что Евросоюз в буквальном смысле слова воплощение Сатаны. Заносит его и в Албанию, где местные люди ломают голову над тем, как заработать на бесполезных бункерах, построенных по всей стране во времена диктатуры Энвера Ходжи. Совершенно сюрреалистические оттенки весь этот калейдоскоп социальной несправедливости принимает в польской глуши, где журналист обнаруживает колхоз, в котором трудятся люди в костюмах хоббитов, а местным сельпо заведует Голлум собственной персоной. Каждый из этих тружеников, построивших свое маленькое Средиземье, — профессионал, не сумевший найти нормальную работу и вынужденный довольно унизительным способом развлекать горожан, изредка приезжающих с детьми на экскурсии.
Стоит ли говорить, что в будущее герои книги смотрят, скажем так, с тревогой. И социологи подтверждают их опасения ужасающей статистикой, которую приводит Шабловский:
"В 2005 году группа ученых из Таллина провела исследование. Результаты вышли поразительные. Больше половины эстонцев не приемлют русского образа жизни. Каждый третий не хотел бы работать с русскими. У восьмидесяти пяти процентов эстонцев среди ближайших знакомых нет русских. И все эти показатели растут. Другие исследования: с 1991 года число самоубийств среди эстонских русских выросло на сорок процентов. В Кохтла-Ярве на пятьдесят с лишним процентов".
Неудивительно, что странствия Шабловского завершаются в Афинах, охваченных бунтами анархистов и коммунистов, а именно — в районе Экзархия, центре сосредоточения леворадикальной молодежи. В Греции, несмотря на исторически тесные связи с Россией, никогда не было коммунического режима, однако так вышло, что именно это страна сейчас прежде всего ассоциируется с европейским антикапиталистическим движением.
На этой улице, заполненной полубезумными активистами и наркопотребителями, Шабловский слышит слова, поразительно напоминающие те, что он услышал на другом конце света — от кубинских трудяг:
"Кризис — это ерунда. Не впервой. Мы будем сражаться с капитализмом. Показывать людям, что для счастья необязательно иметь особняк, питона и вертолет".
Есть распространенное клише, гласящее, что Россия (Украина, Польша, нужное вставить) тогда станет свободной, когда умрет последний из рожденных в соцблоке. Этой социал-дарвинистской мантрой обычно успокаивают себя молодые люди, стремящиеся в демократическое будущее и чувствующие тяжелый груз прошлого, тянущий себя за собой.
Механизмы угнетения научились выживать и воспроизводить себя в любых условиях. Им в равной степени комфортно и под кумачовым знаменем, и под кругом из золотых звезд на синем полотнище. Так уж получилось, что у каждого из живущих на этой бренной земле либо стальное кольцо в носу, либо палка в загорелой руке. И что вы будете с этим делать?
Едва ли у кого-то есть исчерпывающий ответ на этот вопрос. Однако вряд ли мы приблизимся к осознанию истинной природы наших проблем, во всех бедах обвинив давно не существующие режимы. Некоторые из нас ели пельмени с медвежатиной и даже находят это блюдо прекрасным. Впрочем, лично мы считаем, что этот кулинарный изыск — вопиющее варварство, заслуживающее всяческого осуждения. Думаем, многие с нами согласятся. Однако почему же мы тогда изо дня в день спокойно наблюдаем за метафизической лепкой пельменей с человечиной, над которой от души работает глобальная капиталистическая машинерия?
Собственно, такова нехитрая, но и довольно некомфортная мораль замечательной книги Витольда Шабловского.