Салман Рушди "Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей"
Первый роман Рушди, который я переводила, "Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей" — новая "Тысяча и одна ночь", в которой действуют джинны и люди, род Рушди возводится к знаменитому философу Ибд Рушду, из средневековой мусульманской Испании действие перебрасывается в наше время, а рассказчик обитает как минимум в четвертом тысячелетии. И при таком буйстве восточной, индийской фантазии — безусловный реализм чувств, отношений, среды, где движется человек. Этим сочетанием меня и подкупает Рушди, а еще — энергией, с какой он пишет. Его тексты переводятся быстро, нескучно. Они поспевают за временем, порой даже опережают на полшага.
Самое сложное у Рушди — его крайняя, а порой и переступающая за край актуальность. Разобраться с историческими реалиями "Золотого дома", индийско-пакистанскими отношениями, терроризмом, мафиозными семействами несложно. И с деловой стороной обустройства семейства Нерона в США, с бизнес-лексикой, тоже. А вот сквозная для книги тема идентичности — национальной, расовой, религиозной — не так легко переводится (у нас и слово-то "идентичность" все еще немного искусственно звучит) — и совсем тяжело с идентичностью гендерной и новыми местоимениями (опять же у нас он/она за достижение считается, а тут их гораздо больше). В книге есть диалог между двумя девушками — о многочисленных вариантах пола, о гендер-флюидности, все это непринужденно, естественно, комично — и трагично, как выяснится в итоге. По-русски такой пинг-понг гендерными терминами, пожалуй, менее правдоподобен, чем джинны.
"Золотой дом" мне представляется естественным развитием творчества Рушди. Он начинал с романов ностальгических, действие которых происходило в Бомбее или Пакистане и оттуда иррадиировало в мир. Он продолжил автобиографической книгой, в которой осмыслил свое бомбейское детство, двойной разрыв с корнями — эмиграцию семьи из Бомбея в Пакистан, затем отвержение его самого мусульманским миром. Действие основной части этой художественной автобиографии "Джозеф Антон" происходит в Британии, в те годы, когда Рушди жил в убежище, под защитой полиции: аятолла Хомейни вынес ему смертный приговор. Теперь Салман Рушди переселился в США, здесь он ощутил большую безопасность, чем в Англии, большую свободу быть, кем хочешь, исследовать, кто ты есть — собственно, об этом его последние два романа. Ностальгическое чувство в них не так сильно, скорее, он примирился с утратой и сам уже — как и персонажи "Золотого дома" — другой человек, и некуда вернуться (Мумбай – не Бомбей, это Рушди постоянно подчеркивает). Все-таки это не англоязычная индийская проза — это вполне американская проза. Индия присутствует в романе как "страна исхода", но активно присутствует и другая "страна исхода" — Россия, а у рассказчика — Бельгия, а у появляющихся в романе возлюбленных – Индия, но иные провинции и времена; или Индия пополам со Швецией; или Сомали. В генеалогии семьи Нерона участвуют также римские императоры и греческие боги.
Это роман об Америке, о ее расовой, национальной и гендерной неоднородности, где вопрос идентичности, корней, постоянства личности становится роковым. Греческим трагическим роком. Трагический роман семейных тайн, настигающего прошлого, погибельного путешествия — это же рецепт ВАР, великого американского романа.
Это роман об актуальной и даже опережающей современности. Если в своей версии "Тысячи и одной ночи" Рушди описывает современные события устами рассказчика из будущего тысячелетия, то здесь он начинает повествование потихоньку вскоре после избрания Обамы — и заканчивает уже в правление Трампа. Роман вышел в 2017 году, основная часть его была написана до избрания Трампа, а действие забегает под конец на пару лет после избрания... То, как Америка проживает восемь лет Обамы и предчувствие Трампа — это главный нерв романа. Рушди не только фиксирует настоящее, но и улавливает настающее.
Но я бы не противопоставляла тут "политику" и "литературу". Во-первых, все же не столько это политическое, сколько социальное, то есть человеческие связи, осознание этих связей, и мод, и тенденций, и главное — отношений. Это ведь и есть литература. А во-вторых, это безусловно художественная литература, роман в изначальном смысле слова — о любви, которая пребудет, какой бы гендер ни обрел любимый, пребудет вопреки смерти, пребудет вопреки умствованиям и моде.
Рушди часто совершает оммаж русской литературе, причем внедряет ее не только в свои книги, но и в свою писательскую биографию. Псевдоним "Джозеф Антон" составлен из имен Конрада, поляка, ставшего английским писателем, и Чехова. В "Золотом доме" ассоциации с русской литературой тоже в основном на уровне имен — "Петя", рассуждает рассказчик, это имя персонажа "Чехова или Достоевского". О Достоевском вспоминают, обсуждая, где черпать сюжеты — мол, тот брал их из уголовной хроники. Но в большей степени в книге присутствуют мотивы русской сказки, долитературный, внерациональный сюжет о бабе-яге.
Мне кажется, Рушди сближает "Россию" и "Индию" (как литературные миры) — с их имперским и одновременно постколониальным прошлым, эмиграцией и ностальгией, провозглашаемым миролюбием и агрессией по отношению к соседям, губительными для миллионов прогрессистскими реформами, клановостью, отсутствием правового сознания, ощущением безысходной древности, жаждой сверхсовременности и свободы в том числе и от самого себя... По женской линии русская баба-яга, по мужской — индийская мафия, кроваво окрасившаяся национализмом и религиозным фанатизмом – таков этот современный американский роман.