О самом доблестном поражении
В прокат выходит документальный фильм о герое польского сопротивления Яне Карском. О том, как он пытался рассказать миру о массовом уничтожении евреев, и о том, как мир не хотел его слышать.
Это тот случай, когда художественное решение — вернее, то, что оно не всегда оказывается удачным,— не имеет значения. Конечно, лучше в этом фильме не было бы старомодно рисованных реконструкций событий и тревожной закадровой музыки, но их присутствие, слегка раздражая, не отменяет главного. Этот фильм, повествуя о поразительной судьбе своего героя, сообщает нечто главное о жизни вообще, об устройстве цивилизации — семьдесят лет назад, сейчас, всегда.
Это фильм о том, какая по определению антигуманная вещь политика. О том, как просто и уверенно она позволяет приносить настоящие жизни в жертву условностям и гипотетическим выгодам. И о том, что один-единственный человек, один-единственный праведник (израильское звание "Праведника мира", которое Карский получил в 1981 году, подходит к нему удивительно точно, как тщательно подобранное описание), пытающийся бороться с этой лицемерной системой, даже не победив — все равно меняет мир к лучшему.
Сама эта история довольно хорошо известна, хотя и не настолько, насколько должна бы. Ян Козелевский, взявший себе во время войны псевдоним Карский — польский подпольщик, член Армии Крайовой, которому досталась миссия рассказывать миру о том, что происходило с евреями. Рассказывать — и раз за разом встречать в ответ даже не просто неверие и сомнение, а неверие и сомнение, невероятно удобно совпадающее с политической конъюнктурой.
Карский столкнулся с этим практически сразу, как стал эмиссаром польского подполья (он хорошо знал языки — в довоенное время учился на дипломата). В 1939 году его послали во Францию, где тогда находилось польское правительство в изгнании, с донесением о положении дел в оккупированной Польше. В своем докладе Карский упомянул о невыносимом положении евреев и о том, что поляки "малообразованных", как он выразился, слоев общества выказывают мало сочувствия евреям. "Польский народ ненавидит оккупантов,— писал Карский,— но в "еврейском" вопросе возникает узкий мостик взаимопонимания". Реакция заказчиков на это место в докладе была раздраженной (она усугублялась тем, что сам Карский не только не был евреем, но и происходил из религиозной католической семьи): "Вы критикуете поляков,— сказали ему,— критиковать свой собственный народ не наша задача".
Варианты этой фразы — "не наша задача" — встречали Карского, пытающегося привлечь внимание к тому, что позже получило название "Холокост", всю войну.
В 1942 году в Лондоне он рассказывал членам британского правительства о том, что творится в гетто и лагерях смерти (члены еврейского сопротивления устроили ему "экскурсии" в эти места), и пытался убедить благородных лордов в том, что союзники должны выпустить декларацию о преступлениях нацистов против еврейского народа и принять экстренные меры в связи с этими невиданными преступлениями. Но помилуйте,— сказал ему тогда министр иностранных дел Британии лорд Энтони Иден,— если мы выпустим такую декларацию в отношении евреев, какая же реакция будет у других народов? Мы будем "выпячивать" евреев, а ведь ваш собственный народ — поляки, а также французы и датчане и, главное, русские — все они тоже страдают. Как, например, воспримет такое заявление маршал Сталин?
В 1943-м Карский в Вашингтоне встречался с Рузвельтом. Тот отделался общими словами — Америка собиралась вступить в войну и ее президенту не хотелось, чтобы его могли упрекнуть в том, что к этому решению его подтолкнули евреи. "Передайте у вас там,— сказал Рузвельт, выпуская дым сигары,— что мы выиграем эту войну, и все виновные будут наказаны".
Ян Карский изображает, как Рузвельт пыхает сигарой, очень убедительно. Вот он затягивается, вот протягивает руку к пепельнице, обещая наказать виновных,— ну а то, что сейчас, прямо в это самое время, самым ужасным образом гибнут невинные, его не трогает, он считает это "неизбежной жертвой".
Карский вообще очень артистичен и невероятно красив. В фильме использовано несколько его интервью (в основном конца 1980-х — то есть ему уже за семьдесят) — и, кажется, годы делают его только великолепнее. Он жестикулирует, вскакивает, пару раз заливается слезами — и все это с каким-то невероятным аристократизмом и изяществом. И с невероятным трагизмом, не отменяемым ни элегантными костюмами, ни затейливыми интерьерами.
В 1981 году, в речи, сделавшей его известным миру, Карский сказал: "Когда окончилась война, я узнал, что ни правительствам, ни политическим лидерам, ни ученым, ни писателям ничего не было известно о судьбе евреев. Все они были удивлены. Убийство шести миллионов невинных людей прошло для них незамеченным"
Эту всеобщую удивленность Карский считал знаком своего провала. Он верил, что это была его ответственность — донести до мира правду о том, что делают с евреями, и убедить, что с этим нельзя мириться. И считал, что потерпел в этом поражение.
Но поражение, разумеется, потерпел не он, а так называемый цивилизованный мир, к которому он обращался. Мир, который был готов принять правду только тогда, когда она перестала быть ему неудобна. Мир, который с тех пор не изменился почти совсем.