Сложные отношения: Чем отличается секс на Западе и Востоке
Каждую неделю Алексей Павперов рассказывает о недавно вышедшей нон-фикшн-книге. В этом выпуске — книга журналиста Ричарда Бернстайна "Восток, Запад и секс" о сложных отношениях колонизаторов и их потомков с гаремами, секс-туризмом и диковинными эротическими практиками.
Бывший журналист Time и The New York Times Ричард Бернстайн, значительную часть своей карьеры проработавший в Китае, Тайване, Гонконге и многих других азиатских и мусульманских странах, взялся за очень щекотливую тему. Ни для кого не секрет, что восприятие сексуальности на Востоке и Западе, мягко говоря, очень сильно различается. Многие китаянки и индуски до сих пор охвачены синдромом преклонения перед белым человеком, продажа собственного тела заезжим состоятельным туристам никого не удивит в Таиланде, мировой столице экзотической и меркантильной интимности. На Западе подобные явления, как правило, вызывают исключительно возмущение, брезгливость и осуждение, только если вы не изучаете подобные вещи на сайтах с рейтингами борделей, попутно составляя индивидуальный приключенческий маршрут.
Отбросив чванство и ханжество, но при этом постоянно прибегая к политкорректным поправкам (автор прекрасно представляет свою аудиторию, и цель его работы — не сбор гербария из самых немыслимых явлений международной интимной жизни, хотя подобная подборка в итоге и вырисовывается), Бернстайн пытается показать изнанку раскола между христианской этикой целомудрия и торжеством чувственных наслаждений Востока. Во многих узловых моментах его история звучит как перевёртыш: церковные догматы рассыпаются в прах сразу же по пересечении колониальными войсками границы, а "культура гарема" на данный момент агонизирует под катком вестернизации.
Пока средневековые европейские рыцари слагали эпосы о неразделённой любви к мифическим принцессам в недоступных замковых башнях и испытывали экстаз от появления кончика туфли из-под непроницаемых подолов, арабские султаны содержали гаремы с тысячами девственниц, японцы вполне легитимно искали удовлетворения в промискуитете, а китайские даосы считали, что мужчина насыщается долголетием от вагинальных выделений юных женщин, желательно непорочных. Интересно, что представления об исполнении супружеского долга часто оказывались закреплены законодательно — строгое конфуцианство приписывало удовлетворять жён и наложниц хотя бы один раз в пять дней, пока те не достигнут пятидесятилетия; турецкие жёны могли требовать секса хотя бы один раз в неделю.
На Востоке считалось, что мужчине полезен частый и разнообразный секс со множеством партнёров. Для этого существовала особенная социальная прослойка из женщин, чьим единственным долгом являлось виртуозное ублажение мужчины. В рамках "гаремной культуры" это казалось совершенно естественным, но главное здесь — даже не символ гарема как места для сексуальной вседозволенности (хотя возбуждённые европейские мужчины того времени, ещё не начавшие мировую экспансию, но уже читавшие эротические травелоги, могли бы с этим поспорить), а восприятие секса и сопутствующего ему наслаждения как таковое. В сексе на Востоке не было ничего порочного, постыдного или неправильного.
На Западе к интимной сфере сложилось диаметрально противоположное, часто лицемерное отношение, а сексуальное воспитание и вовсе не велось. Уже в более позднее время один из авторов XIX века писал, что "современный обычай таков: на постели лежит невеста под хлороформом, а на подушке жених находит записку: "Мама сказала, что ты можешь делать со мной всё, что захочешь". Несмотря на то что, по словам историка Рональда Хайама, количество лондонских борделей в Викторианскую эпоху "почти наверняка превышало количество школ и приютов, вместе взятых", позднее европейские джентльмены, заселившие колонии и курорты, чувствовали себя на Востоке, словно в "магазине со сладостями, где ты можешь взять любую конфету". Торжествующий сексуальный разгул описывается в дневниках дипломатов, военных и таких писателей, как Флобер, Жид и де Монтерлан — последний опубликовал антиколониальный роман о несчастной любви солдата к алжирской Лолите ("Роза песков") и открыл среди горячих песков пристрастие к молодым мальчикам, которое был вынужден скрывать всю оставшуюся жизнь. Стоит отметить, что арабские и другие мусульманские культуры Ближнего Востока и Южной Азии терпимо относились к гомосексуализму, который перенимали обжившиеся захватчики. Поэт У. Х. Оден даже ввёл в обиход слово "гоминтерн" для обозначения новообразованного международного гомосексуального братства.
Торжествующее лицемерие в отношении секса при ведении колониальных войн просто зашкаливает — по большому счёту в разные века и в разных точках земного шара разворачивался похожий сценарий: для британских колонистов в Индии, так же как для американцев в оккупированной Японии или дружественном Вьетнаме организовывались специальные территории сексуальной раскрепощённости — лал-базары и районы красных фонарей, обязательно оборудованные клиникой для осмотра жриц любви на предмет венерических заболеваний. Возникновение экзотического рынка сексуальных услуг в Таиланде оказалось на самом деле во многом обусловлено тем, что там были американские военные, и той инфраструктурой, которую создали для реализации их потребностей. Примечательно, что прагматичные британцы сами приходили к ручной форме управления проституцией, а японцы и филиппинцы первыми выступали с такого рода предложениями — вообразить схожую инициативность, например, от правительства оккупированной Германии после Второй мировой решительно невозможно.
Богатые и наделённые властью колонизаторы ощущали себя завоевателями на земле варваров, но при этом они изначально попадали в благодатную почву "гаремной культуры", которую сейчас уже полностью задавил навязанный идеал моногамных отношений — сдвиг произошёл, когда британцы начали насыщать колонии протестантскими проповедниками и принудили своих подданных устраиваться на новых местах службы вместе с семьями.
Понятно, что чувственная и эротическая сексуальность Востока существовала в тисках традиционных патерналистских сообществ, а идея моногамии обладает своими неоспоримыми преимуществами — "одни проделывают одно и то же с сотней разных женщин, а другие — сотни разных вещей с одной женщиной". Но в лишённых оценок и ханжества рассуждениях Бернстайна разнообразие сексуальной жизни и количество партнёров во многом оказывается вопросом этики. Если европейцы, скорее, придерживаются моногамии, значит ли это, что полигамия — абсолютное зло? Насколько адекватным и приемлемым является сжигающее, эротическое чувство молодого человека, если ему противоречат культурные и этические нормы? Можем ли мы винить его за попрание этих норм, или нам удастся найти в его поступках оправдательную, природную логику? Как вообще можно говорить о каких-то унитарных этических нормах и тем более навязывать их другим людям, если представления об этике в разных частях земного шара внутри развитых и самобытных цивилизаций оказывались иногда диаметрально противоположными?
Бернстайн нарочито избегает морализаторства и абсолютных истин, каждый феномен сексуальной жизни он предлагает рассматривать в приближении к культуре и контексту, особенности которых могут показаться чуждыми и непонятными, но без ознакомления с ними по-настоящему разобраться в различиях сексуальной традиции на Западе и на Востоке не представляется возможным. Бернстайн это прекрасно понимает, он старается оставаться беспристрастным и внимательным исследователем, старательно избегая лицемерия и чтения нотаций. В этом и заключается главная ценность его книги.