Андрей Смирнов: Никакого будущего, кроме демократии, у России нет
Андрей Сергеевич Смирнов – режиссер одиннадцати замечательных фильмов, из которых минимум четыре можно считать культовыми, вызывающими горячие эмоции, где бы и кем бы они ни обсуждались.
В том числе и "Француз", вышедший на экраны в конце прошлого года. Это история о том, как французский студент Пьер Дюран приезжает в 1957-м в Москву на стажировку в МГУ. Пьер ищет в России своего отца – русского аристократа и белого офицера, пропавшего в лагерях еще в 30-х. За год в России Пьер проживает целую жизнь.
Даты биографии
1941 – родился 12 марта в Москве
1971 – снял фильм "Белорусский вокзал"
1988–1990 – был первым секретарем Союза кинематографистов
2011 – главная роль в "Елене" Звягинцева
2014 – подписал письмо против "антиукраинской кампании"
– Андрей Сергеевич, середина зимы, а в Москве идет дождь. Вас не пугает изменение климата?
– В моем возрасте мне осталось помереть достойно. Я это сделаю в любом климате, – хохочет Смирнов.
– Я знала, что вы пошутите. А изменение Конституции и смена правительства вас взволновали? Какие причины и какие последствия вы видите здесь?
– Вы знаете, со мной говорить о политике не надо. Газет я не читаю, телевизор не включаю с четырнадцатого года и высказываться по этому поводу не буду. Я живу в скорлупе. Думаю, что в моем возрасте это наиболее правильный способ жизни.
– При этом ваш фильм "Француз", хотя и рассказывает историю из 1957 года, всем кажется почти что сегодняшним. Из скорлупы так не снимешь.
– Мы с Леной (моя жена – генеральный продюсер картины) до премьеры объехали с показами и обсуждениями фильма Новосибирск, Екатеринбург, Нижний Новгород, Ростов-на-Дону, Питер, и меня спрашивали: "Каким образом вы сделали вот такую актуальную картину?" Но я тут ни при чем. Для меня "Француз" – история тех времен, он о становлении поколения шестидесятников, к которому принадлежу я сам. А актуальной ее сделали политические повороты лета и осени прошлого года. Хотя сценарий написан еще в четырнадцатом году! Так бывает. Какие-то проблемы еще долго будут совпадать, ясное дело.
Мы – другая нация
– Если честно, меня очень задевает ваше недавнее высказывание о том, что сегодня в России живет другая нация.
– Мне кажется это очевидным, как дважды два четыре. Главный результат Октябрьского переворота – это изменение генофонда нации. Нет у нас сословия, верхушка которого не была бы физически уничтожена за 20-е, 30-е, 40-е и 50-е годы. Уничтожение крестьянства началось с первых дней ленинского переворота. Первый вооруженный продотряд ушел за продовольствием в деревню уже 9 ноября. В декабре образована ЧК – Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. И через два месяца, в феврале 1918-го, в первом отчете ЧК для Совнаркома указывается, что по шести губерниям, которые контролируются советской властью, подавлено 418 вооруженных восстаний крестьян. И так было без исключений от Бреста до Камчатки: везде деревня встречала в штыки эту новую власть и везде были бессудные расстрелы.
Террор продолжался и после нэпа, а дальше уже сталинская коллективизация, превратившая оставшихся крестьян в новых крепостных – паспорт при Сталине крестьянин не мог получить. А если получал, то в город уехать мог только за взятку. Сталин Черчиллю, говоря о депортированных крестьянах, называет цифру 5 миллионов. Это пять миллионов семейств! Если учесть, что за время нэпа крестьянское сословие несколько окрепло, бабы опять стали рожать, то это было 25 или 30 миллионов человек. Мы уже никогда не узнаем точного числа, потому что дети, женщины и старики по дороге погибали сплошь и рядом, трупы вывозили куда-нибудь на берег Енисея и там бросали.
Обезглавлены были и все другие сословия. Погибали рабочие – в Красной армии и в многочисленных чистках троцкистов и эсеров. Ну и я уже не говорю об интеллигенции и бывшей аристократии. То есть главное, с чем успешно справилась Октябрьская революция, это коренное изменение генофонда нации. Мы действительно совершенно другая нация, не та, что жила здесь до 1917 года. И пока до каждого обывателя не доведут смысл того, что случилось с его предками, у России будут большие проблемы.
– Это были страшные потери. Но кого ни спроси – никто не хочет принимать это на свой счет. Мы не хотим себя признавать "слабыми остатками", "сломанными", "порчеными". Жестоко так говорить, даже если это правда. С другой стороны и Веллер, например, считает, что наш не самый бравый генофонд уходит корнями еще во времена норманнов и монгольской Орды. Мы такие потому, что Россия на всех этапах своей истории существовала только как империя, и до сих пор мы, по сути, живем в государстве ордынского типа.
– То есть опять виноваты татары! Нет, я считаю точкой отсчета все же 1917 год. Дело в том, что при всей жестокости и хитрости Золотой Орды или московских князей тотального террора все же не было. Случаи террора, более-менее сопоставимого со сталинским, мы знаем только из истории Китая. Это времена императора Цинь Шихуанди. Но принципиальное отличие советской власти от любой другой в том, что она с первых шагов использовала террор как единственный эффективный инструмент управления. Это сильно отличает ее и от ханов, и от норманнов. Тотальный террор – изобретение Ленина.
"Эффект Люцифера"
– И все же я верю, что генофонд за советскую эпоху не мог измениться. Мне больше нравится думать, что дело тут в "эффекте Люцифера", то есть в текущих обстоятельствах и условиях. Ваш отец-писатель был членом ВКП(б), как и многие выдающиеся и талантливые люди тогда. Но вы снимаете фильмы "Жила-была одна баба" и "Француз", считаете необходимым "свести счеты с советским прошлым" и призываете к национальному покаянию. Мой двоюродный дед-генерал служил в ГРУ и, как ни верти, работал на Сталина. Но, кажется, нет человека, который бы ненавидел Сталина больше, чем я, хотя в нашей семье никто не погиб от репрессий. А сколько в стране людей, чьи предки были зверски убиты в 37-м, и эти люди сегодня боготворят Сталина!
– Все-таки нация очень большая, больше 100 миллионов, и у каждого своя судьба. Но я не буду говорить об этом, потому что надо говорить тогда о сегодняшней политике и сегодняшней жизни, а я не хочу. Слишком далеко мы зайдем.
– А почему, как вы думаете, нам не хватило перестройки для того, чтобы измениться?
– Потому что перестройка была половинчатой. Потому что суд над Коммунистической партией был пародией. Потому что архивы ГБ чуть приоткрыли и тут же закрыли. Потому что не была проведена люстрация. В Польше и Чехии все это произошло, а здесь нет. И я думаю, что России все равно не избежать покаяния. Рано или поздно.
Я уже старый человек. Я помру при нынешнем режиме, но никакого другого будущего у России, кроме либеральной экономики, парламентской демократии, свободного суда и честных выборов, никакого другого будущего у России нет! Что бы там ни говорили, ни писали и как бы ни любили Сталина, все равно ждет Россию именно это. Может быть, через сто лет, может быть, раньше или позже, но это всё равно случится. Пока мы это не пройдем, наша страна, наша жизнь не изменится. Пока каждый школьник не будет это усваивать в младших классах, ничего не будет.
– Как вы думаете, что должно у нас произойти, чтобы это покаяние и узнавание себя началось?
– Не знаю. Не дай бог, чтобы что-то случилось... Но это всё равно неизбежно.
Сотрудничать с дьяволом не стоит
– Андрей Сергеевич, а вставал ли когда-либо перед вами вопрос эмиграции?
– Серьезно – нет. Хотелось, конечно, сбежать из Советской России. Но при моей профессии, связи с русским языком, конечно, я реально никогда об этом не думал.
– А как вы относитесь к тем, кто эмигрирует из России сегодня? Это ведь молодые, умные, энергичные и предприимчивые.
– Я считаю, пока ты молодой, надо искать все возможности для того, чтобы реализоваться.
– Но это тоже вопрос ухудшения генофонда?
– Конечно. Безусловно. Но лучше так, чем через лагеря и расстрелы. Я тут предложить ничего не могу.
– А кто сегодня идет в вашу профессию – в кинорежиссуру? Не девальвировалась эта профессия сегодня?
– Нисколько! Господь с вами, как так можно говорить! – смеется Андрей Сергеевич. – Русские сериалы выросли на голову. Только за последнее время вышли сериалы "Звоните ДиКаприо!" Крыжовникова, "Домашний арест" Слепакова, "Обычная женщина" и "Шторм" Бориса Хлебникова, да и "Садовое кольцо", дебют моего сына, я тоже тут назову и еще десяток сериалов высочайшего класса.
Даже речи не могло быть, чтобы в советское время был кинематограф такого уровня, как сейчас. Все это – первое поколение режиссеров, которое сформировалось в отсутствие цензуры. Надо, чтобы еще два-три поколения выросли вот так же, как эти ребята, в отсутствие государственной цензуры, – вот тогда мы узнаем, что могут русские кинематографисты! Нет-нет, талантов в этой сфере можно загребать сколько угодно.
– Мне тоже нравятся эти сериалы, и фильм "История одного назначения" я тоже смотрела, конечно. А вы каким-то образом помогали Авдотье? (Тут Андрей Сергеевич расхохотался так раскатисто, что я тоже не удержалась.) Ну обсуждали, может, ее фильм?
– Дети у меня взрослые, старшей дочери 50 лет, меньшому сыну 29 будет в этом году. К ним не то что с советом сунуться невозможно, они и близко не подпустят советчика, они крайне самостоятельны и очень строгие в этом смысле. Об этом и речи не может быть – чтобы папаша помогал. И потом, они мыслят по-другому, каждый по-своему, я бы не смог так.
– Андрей Сергеевич, так вы считаете, что цензуры сегодня нет?
– И в кино, и в литературе государственный институт цензуры отсутствует – и это закреплено в Конституции. И я надеюсь, что это сейчас не поменяют. Конечно, есть цензура на телевидении, где телепродюсеры порой исполняют роль цензуры. Но это всё не сравнимо с тем кошмаром института государственной цензуры, в котором мы жили (в СССР). Это была тюрьма, понимаете?
Ну а сегодня если не с этим продюсером, так с другим можно работать. С издательствами – то же. Это принципиально другая жизнь. Мы живем все-таки в обществе, где есть какая-никакая конкуренция, где есть частная собственность и даже некоторая ее защита, где есть свободные контакты с Западом и Востоком. Нет, при всех недостатках сегодняшнего режима он принципиально отличается от советской власти.
– В интервью Познеру вы интересно говорили о Маяковском – о таланте и службе власти. Но всегда ли талантливый художник чувствует истину?
– Я не собираюсь никого учить и проповедовать. Маяковский был человек ярчайшего таланта, но он сотрудничал с дьяволом, за что и расплатился. Это любого человека касается. Сотрудничать с дьяволом не стоит. Можно чего-то добиться с его помощью, но мне кажется, что есть Господь Бог и Он призывает этого не делать.
Сотрудничеством с дьяволом бывает и сотрудничество с государством, и сотрудничество с частными лицами с не слишком чистой совестью, но думаю, что за это все равно приходится платить. И платят за это талантом – талант уходит. Мы не раз в этом убеждались. Но, послушайте, я не философ, чтобы говорить на эту тему.
Победу праздновать надо иначе
– В этом году будет праздноваться юбилей Победы. Можно предположить, что это празднование будет особенно масштабным. Так ли нужно отмечать День Победы?
– Но это опять вопрос политический! Ну хорошо. Я полагаю, что Победу праздновать надо иначе, чем делаем это мы. Я полагаю, что этот день должен быть днем скорби по тем десяткам миллионов погибших, которые заплатили жизнями за эту Победу. Я полагаю, что этот день нация должна проводить, не маршируя в "Бессмертном полку", а в храмах и на кладбищах.
– Андрей Сергеевич, получается, что ваш фильм "Жила-была одна баба" говорит о геноциде 20-х годов, "Француз" – о следующем этапе репрессий, а следующий ваш фильм о каком периоде будет?
– Я пытаюсь придумать новый фильм, но пока я не знаю, удастся ли мне снять еще картину или нет. Но едва ли она будет о современности, хотя я пока еще не знаю, какое это будет время, какая эпоха.
– Может, вы пишете что-то новое? Сценарий?
– Писать не пишу, но читаю много. Сейчас вот – Салмана Рушди "Дети полуночи". И вон еще куча новых книг лежит! (В кабинете Андрея Сергеевича и правда огромное количество книг лежит на столах, помимо того что расставлены на открытых полках от пола до потолка, а сколько еще за дверцами шкафов, неизвестно.) Жду шкаф, должны вот-вот привезти, потому что шкафы книжные у меня переполнены, а я ненавижу, когда книги лежат в беспорядке. Вот новый шкаф будет в передней стоять, туда пойдут эти новые книги – я еще далеко не все их прочел.
Это прямо беда, такой большой поток новых интересных книг – приходится читать постоянно. Вот еще на очереди большой том, где собрана вся переписка Бунина. А вон там целая серия книг, которые Ира Прохорова в своем "Новом литературном обозрении" издала. Среди них есть просто замечательные! Глаза разбегаются.
– А в театр вы ходите?
– Конечно. Правда, не так часто, как хотелось бы. Последний раз мы смотрели у Кирилла Серебренникова спектакль "Барокко", прекрасная постановка. Собираюсь идти в "Гоголь-центр" на "Петровых в гриппе". У меня нет такого уж строгого предпочтения в театрах. Меня скорее волнуют отдельные спектакли. Лев Додин в Питере мне кажется очень интересным режиссером, есть очень интересные вещи в Александринке у Фокина. В Москве очень хороший уровень у Театра Наций Евгения Миронова. Последнее, что мы смотрели – это "Иранская конференция" Рыжакова.
– А телевизор совсем-совсем не смотрите?
– Если смотрю, то прежде всего футбол и теннис. Вот сейчас Australian Open как раз начался. Я еще до прошлого года сам играл в теннис, но потом начались проблемы с коленом – пришлось завязать. Очень жалко! Теперь из спорта – в лучшем случае баня... Ну и что-то на телеканале "Культура" смотрю. Хотим пойти на "Ирландца" Скорсезе, ждем, когда выйдет.
– В интернете уже выложен, на "Нетфликсе".
– Уже есть? Значит, посмотрим в интернете.
– Андрей Сергеевич, вы наверняка в интернете следите за событиями и знаете, что происходило прошлым летом в Москве, когда студенты выходили на протесты. Как вам вообще студенчество сегодняшнее?
– Ну я подписываю почти все документы, которые Лёва Пономарев организует в их защиту, – почему же оно бы мне не нравилось? Хотя, конечно, близко я знаю только молодое поколение своей области – режиссерской и актерской.
– Актеры как раз тоже много выходили на протесты прошлым летом в Москве. А вы сами не ходили случайно?
– Я выходил в защиту Серебренникова. Мы были и в суде, я там давал показания, подписывал бумаги. А на московские протесты – нет, я уже не ходил.
* * *
Материал вышел в издании "Собеседник" №04-2020 под заголовком "Андрей Смирнов: Никакого будущего, кроме демократии, у России нет".