Между кофе и бессмертием души
Кажется, что про эту пьесу все (и я сама) уже десять раз отговорили свое, когда она только появилась, а потом и отличный спектакль в РАМТе. В связи с "Берегом утопии" о стольком можно говорить, что лучше даже и не начинать.
Это бал, на котором маски — персоналии истории нашей с вами литературы, ну эти, несчастные "школьные" классики, и они перепроживают на глазах изумленной публики собственные труды и мемории, усердно проштудированные вкопчивым автором.
Хозяин бала — "диалектический рыжий кот", гегелевский Абсолют, бессмысленная, безжалостная История, которую человеческому разуму потому-то и потому-то угодно наделять волей творить сюжеты. В роли Истории — драматург Том Стоппард, мастер изысканных смысловых рифм, повторяет всякий мотив, как положено, дважды.
Можно говорить о том, почему каждое слово в пьесе звучит по сию пору мучительно современно.
Бакунин рассуждает, что если продать пару дворовых Станкевича, он мог бы три года изучать идеализм в Берлине. Чаадаев вскидывает бровь на предложение Шевырева заменить в его статье для публикации два слова — "Россия" и "мы" — на "некоторые люди". Герцен рассуждает, "что не так на картине": "Молодые дамы и господа скользят лебедиными парами по катку. Колонна поляков, бряцая кандалами на ногах, тащится по Владимирской дороге. Что не так на картине?" "Так между кофе и бессмертием души ты всех друзей растеряешь", — говорит Огарев Герцену.
Можно говорить о том, как и почему немецкий идеализм пришелся по душе русским интеллектуалам начала XIX века.Можно говорить, как любая, десять раз выстраданная, идеология неумолимо расходится с реальностью, и как с этим жить дальше.
Можно говорить о том, как Том Стоппард увлекся феноменом русской интеллигенции XIX века, прочтя эссе Исайи Берлина, которые, вот кстати, совсем недавно переиздали в издательстве "НЛО" ("История свободы. Россия"). Можно говорить о том, как Исайя Берлин познакомился с Анной Ахматовой в 1945 году и на всю жизнь остался очарован величием духа, выживающего в плену. Можно говорить о том, что один великий кембриджец по происхождению рижанин, другой великий кембриджец — чех.
Можно говорить о Герцене, который проницательный мыслитель, ироничный и точный, а еще страстный певец здравого смысла и человеческого достоинства, и здесь он внимательно прочитан как таковой.
"Отдавать можно только добровольно, только в результате свободного выбора. Каждый из нас должен пожертвовать тем, чем он сам решит пожертвовать, сохраняя равновесие между личной свободой и потребностью в со-действии с другими людьми, каждый из которых ищет такое же равновесие. Сколько человек — самое большее — могут вместе выполнить этот трюк? По-моему, гораздо меньше, чем нация или коммуна. Я бы сказал, меньше трех. Двое — возможно, если они любят, да и то не всегда."
Можно говорить об эмиграции, революции, смене поколений, национальном самоопределении, свободах и ценностях, но все вот это, о чем лучше даже не начинать, совсем не так интересно, как частные истории частных людей, которые для чего-то ищут истину.
Можно говорить о том, что, кажется, в любом поколении, в любое время, начав спорить о качестве кофе, непременно окончишь — о бессмертии души, или о необходимости реформ сверху или революции снизу, или о том, должен ли художник воплощать своей жизнью то, во что он верит, или художник никому ничего не должен, кроме мирового духа, а может быть, и ему. Или на кофе все, наоборот, закончится. Как пойдет.
Можно говорить о том, почему важен поиск.
"Надо двигаться дальше, и знать, что на другом берегу не будет земли обетованной, и все равно двигаться дальше. <...> Так что пока мы не перестанем убивать на пути к ней, мы никогда не повзрослеем. Смысл не в том, чтобы преодолеть несовершенство данной нам реальности. Смысл в том, как мы живем в своем времени. Другого у нас нет."