Тайный коготь Достоевского и литература как наркотик. Как вымышленный мир Владимира Сорокина сближается с тем, в котором живут его читатели. Подробности встречи с классиком
Собрание "Литературные среды на Старой Басманной" 20 октября стало необыкновенным событием для магистерской программы "Литературное мастерство" Высшей школы экономики. Ради встречи с будущими писателями живой классик нарушил свое обычное затворничество и два часа добросовестно отвечал на вопросы собравшихся. "Новая газета" благодарит магистратуру за предоставленную возможность напечатать интереснейший репортаж из этой аудитории одновременно с ресурсом "Многобукв: все о creative writing", на котором выложена полная запись встречи.
На встрече студенты, выпускники и преподаватели магистратуры "Литературное мастерство" в Вышке обсудили с Владимиром Георгиевичем его новый роман "Доктор Гарин". В аудитории было не протолкнуться, длинные ряды парт заняты, стульями заставили даже входную дверь. Тем не менее все два часа, что длилась встреча, тишина стояла оглушительная: ни перешептываний, ни клацанья клавиатур, только неторопливая, вдумчивая речь писателя и вопросы модератора.
Встречу вела Майя Александровна Кучерская, академический руководитель магистратуры. Майя Александровна зачитывала вопросы, которые слушатели подготовили заранее. Многих интересовало, какая сцена из романа "Доктор Гарин" первой пришла в голову автору. Владимир Сорокин вспоминал, что сначала возник образ доктора на титановых ногах. Но прежде всего появилась интонация книги, музыкальный фон, который дальше работал как буксир.
Наконец, Владимир Сорокин назвал и литературного предка своего героя. "Я хотел узнать, что делал бы доктор Живаго в ХХI веке. Зачем? Из любопытства".
Писатель объяснил, что в романе доктор Гарин убегает, но все равно остается героем. "Для меня Гарин бегущий герой. Он бежит от этого мира, но волей-неволей делает много хорошего людям. Видимо, это и есть образ современного героя. Он может быть и мизантропом, хотя Гарин не мизантроп. В нем есть некая современная амбивалентность. Человек с тяжелым выражением лица, матерящийся, но продолжающий совершать добрые дела".
Писатель рассказал, что по поводу "Доктора Гарина" один критик написал: "Это непривычный Сорокин. Где мат и болезненный секс? Где говно?" "Это критиков дело, а у меня по-другому не получается. Когда "Сердца четырех" перевели на немецкий, в одной рецензии я прочел, что это патология. Я спрашиваю у Гройса, как объяснить критику, что такой жестокий роман просто получился. Он ответил: "Скажи, других не получается".
Затем Владимир Георгиевич ответил на вопрос о сходстве "Доктора Гарина" с "Метелью", из которой в новую книгу переехал главный герой. "Метель" — это безнадежная русская зимняя повесть, "Гарин" же вывалился из русской литературы конца ХIХ века. "Метель" предельно литературна, "Гарин" — приключенческий роман с литературными вставками. <...> Я перечитал "Метель" и думал, связывать их с "Гариным" или нет. Та же история, что и с моей "Ледяной трилогией". Я написал первую часть и не закончил, по-прежнему чувствовал эту тему. Здесь тоже, вернулась сама тема".
Когда прозвучал вопрос о том, не Рабле ли и мир Возрождения послужил источником многих его романов, писатель согласился, что Рабле вдохновил его на "Голубое сало" и "Доктора Гарина". Еще слушателям было интересно, не боится ли Сорокин самоповторов, и Владимир Георгиевич заметил, что иногда не грех и повториться. "Кого повторять, если не себя? Были писатели, которые всю жизнь одну книгу писали. Но я избаловал читателя".
Писателя попросили поделиться, не нашептывает ли демон, что лучшее уже было написано и выше "Нормы", "Дня опричника", "Сахарного Кремля" не прыгнешь, и Владимир Георгиевич сказал, что для писателя это не нормальная вещь, к тому же больше он ничего не умеет. Хотя иногда занимается живописью и недавно написал 40 образов Достоевского. Цикл называется "Достоевский 40″. "Хотел даже устроить выставку, но не вышло из-за пандемии. Почему Достоевский? Потому что он всегда меня раздражал и возбуждал — не мог до конца прочесть ни один его роман. У Достоевского есть тайный коготь, и он умеет царапать сердце. Метафизика у него крутая".
Сорокин уверен, что занятия литературой — это сильный наркотик. Все знают замолчавших писателей, но это всегда вынужденное молчание. Нужно следовать своим желаниям и писать, пока хочется, считает автор. Например, после выхода "Сердец четырех" в 1991 году Владимир Георгиевич не писал романы восемь лет. Потом улетел в Японию, где два года преподавал в Токио русский язык и литературу. "Учил японских детей различать Ж и Д. Замечательные годы были".
По собственному признанию, у Сорокина нет желания преподавать писательское мастерство: "Я пишущее литературное тело. Говорить об этом долго — невозможно. Говорить о любимых текстах других писателей — какой в этом смысл? Вот преподавать русский язык иностранцам можно, но о чем я могу рассказать вам, я не знаю. Я не хочу даром получать деньги".
На вопрос о синдроме самозванца писатель ответил, что паника бывает после написания романа, но это психосоматика и ее необходимо преодолеть.
"Книга — это тихая и спокойная вещь, ее можно открыть и закрыть по желанию. Она не агрессивна, это даже не картинка. В том, что ты записал свои фантазии, нет самозванства. Самозванство — это политика и СМИ".
По мнению Владимира Сорокина, Россия по-прежнему литературоцентричная страна. И это как туман, мешает увидеть реальность. "Но нам самим нравится барахтаться в литературных мирах. Я постарался слегка рассеять этот туман, чтобы не задыхаться от литературщины жизни". Также писателя возбуждает образ Сибири, она часто появляется в его творчестве. "Уникальное место, где на сотни километров нет ни одной живой души, и мы заполняем его собственными фантазиями".
Во время встречи Сорокин поделился своими писательскими принципами: "Я стараюсь работать каждый день, с завтрака до ланча, два-три часа, кроме воскресенья. Когда не можете придумать — не старайтесь взять тему силой. Подождите, сюжет сам придет. Письмо рутинная, тяжелая работа. У каждого писателя накапливается опыт". Зарождение идей для произведений автор сравнил с дичью, которую подвешивают в чулане, чтобы та немного разложилась. Все идеи Владимир Георгиевич записывает и дает отвисеться, но бывают идеи как шаровая молния. "Я не планировал "Голубое сало", но как-то утром, под Берлином, я завтракал, и окно выходило в лес. Напротив росли сосна и ель. И вдруг белка как-то фантастически перепрыгнула с ели на сосну — и я поймал интонацию начала романа. С "Днем опричника" случилось примерно то же самое. Я хотел подшутить над своей собакой, левреткой. Кинул на снег огромную берцовую кость с мясом, и собака вдруг начала вокруг кости танцевать — зловеще так и восторженно. Я увидел опричника, и пошло. А бывает, когда не пишется, открываешь старую записную книжку, а там — отличная идея".
Писатель относит роман и рассказ к абсолютно разным формам, это "как кит и арабский скакун". В рассказе важна динамика и важно, о чем он. Роман — это мир, который ты создаешь, он вполне может быть ни о чем. В рассказе же необходимо сконцентрироваться, как в беге на короткие дистанции.