Сентиментальность раздолбаев

Я всего Троппера не читал, но скажу. В этом романе, как и в предыдущепереведенном (“Все к лучшему”), добрая половина героев – обаятельные раздолбаи, на которых даже личные драмы с трагедиями не оказывают усмиряющего воздействия. Просто потрясения слегка корректируют вектор их раздолбайства, но столь нетипичное для современно-американского – что писателя, что его героев – очарование асоциальности, беспечности и наплевательства на завтрашний день от этого никуда не девается.

В нашем случае главный герой – давно бывшая звезда рок-музыки, растерявшая все, что можно растерять, за период своей незвездности, включая семью и капиталы, вдруг оказывается в еще большей заднице и пытается при этом не унывать. Надо сказать, у него это почти получается.

Вот что в этом романе типично американское (причем, как я понимаю, даже не столько литературного характера, а, скорее, общеукладного) – так это сентиментальность. Но, впрочем, сочетание сентиментальности с пофигизмом должно реабилитировать Троппера в глазах строго русского читателя, которому вечно подавай достоевские проблемы, толстовские нравоучения и сорокинские стилизации, а американской жизнеутверждающей слащавости – нет, не подавай. В русской литературной традиции на прощанье надо мочить старуху-процентщицу, бросаться под поезд или как минимум рвать рубаху на груди. Тут, с одной стороны, ничем похожим не пахнет (ну, разве что наипозднейшим назидательным Толстым – и то не стилистически, а идеологически), а, с другой – оптимистический фатализм русскому читателю тоже почти как родной, пусть даже и в антураже американского кондоминиума для малообеспеченных холостяков.

Не уверен, что буду читать всего Троппера, но, думаю, в минуту жизни трудную я все-таки прибегну именно к нему (а не к Сорокину, например), потому что уж больно правильный трагикомическижизнеутверждающий коктейль у него получается – если, конечно, столь же милое дурачье у него и в прочих романах дурачится.