В поисках универсального языка
В этом году не стало Умберто Эко, итальянского писателя, ученого, журналиста, переводчика, литературоведа, образцового гуманитария-универсала, одного из самых ярких представителей этого редкого племени. Публицистический сборник "О литературе" – первая (будем надеяться, не последняя) книга Эко, изданная в России после его ухода.
В этот том вошло восемнадцать статей, по большей части переработанные тексты докладов, с которыми Умберто Эко выступал на научных конференциях в девяностых годах XX века. Неподготовленному читателю будет непросто продраться сквозь напластование профессиональных терминов и паутину цитат из сочинений малоизвестных в России итальянских филологов, философов, историков-медиевистов. Есть, впрочем, и исключения: некоторые авторитетные эксперты, на которых ссылается итальянский писатель, известны в нашей стране куда лучше, чем за ее пределами. Юрий Лотман, Владимир Пропп, Виктор Шкловский и русские формалисты заметно повлияли на мировоззрение Эко, на его подход к литературе – а значит, опосредованно и на его творческий метод. Не потому ли тридцать лет назад его романы вошли в наш культурный код так легко и органично?..
По большому счету части сборника объединены двумя общими темами, ключевыми не только для Эко, но и для всех, кто хоть как-то причастен к высокому искусству словотворчества. Во-первых, это создание (или воссоздание, если принять на веру библейскую притчу о Вавилонской башне) универсального языка, над которым веками бились бесчисленные "люди слова", от средневековых каббалистов до Джеймса Джойса с его "Поминками по Финнегану". До сих пор никому так и не удалось сконструировать наречие, без словаря понятное китайцам и грекам, якутам и арабам, но масштабность этой задачи по-прежнему гипнотизирует филологов. Во-вторых, автора остро волнует, как следует воспринимать и оценивать литературу: интуитивно, сердцем и "фибрами души" или логически, рационально, как завещал Аристотель в своей "Поэтике". Иными словами, можно ли "поверить алгеброй гармонию" – если бы Эко вырос в иной культурной среде, голову даю на отсечение, он не удержался бы от хрестоматийной пушкинской цитаты.
Разумеется, в тысячелетнем конфликте автор сборника целиком и полностью на стороне Сальери – и Аристотеля. Займи Эко другую позицию, это было бы как минимум странно. Если помните, интрига романа "Имя розы" разворачивается как раз вокруг одной из утерянных частей "Поэтики", вызывающей почти религиозный трепет у героев и повествователя.
Свой взгляд на литературу Эко отстаивает решительно и жестко. "Мы начинали понимать, что чтение – это не прогулка за городом, во время которой случайно, то там то сям, собирались лютики-цветочки поэзии, выросшей из навоза разложившейся структуры, – пишет он в статье "О стиле". – Чтение – это подход к тексту как к единому живому и многоуровневому организму. Казалось, что такое понимание наконец пришло и в нашу культуру. Но почему мы забываем об этом, почему молодых людей учат, будто для беседы о тексте не требуется основательной теоретической подготовки и изучения каждого его уровня?.."
И все же главная (и, пожалуй, самая удобочитаемая, не перегруженная филологической терминологией) работа в этом сборнике – "Интертекстуальная ирония и уровни чтения", в которой автор рассуждает о двух типах читателей. Первая группа, более многочисленная, – "семантические читатели", следящие прежде всего за фабулой, сюжетом книги, эволюцией характеров, внешней событийной канвой: утонул ли капитан Ахав, бросилась ли под поезд Анна Каренина, как развивался невроз Акакия Акакиевича... Представители второй группы, "семиотические читатели", с не меньшим азартом следят за "приключениями текста": структурой повествования, темпом и ритмом, аллюзиями и цитатами, метафорами и синекдохами, сменой регистров и функциональных стилей. Умберто Эко заранее предупреждает, что эти множества частично пересекаются, но ежу понятно, кому именно он адресует свои книги – и на какое прочтение надеется. Шкловский с Бахтиным одобрили бы.
Но вот какая штука: даже если мы не способны оценить, как именно автор подводит нас к катарсису, манипулируя вниманием, эмоциями и мыслями читателя, это не значит, что мы свободны от его влияния. Чтобы почувствовать драматизм сцены с пожаром в аббатстве или символичность эпизода, в котором отравленный монах умирает над книгой, совсем не обязательно помнить точное количество глав в "Имени розы": иначе роман никогда не стал бы международным бестселлером. Глубокое понимание гарантирует более длительное удовольствие, тут с Эко не поспоришь, но тщательно просчитанная магия слова так же мощно действует и на простодушную публику, не привыкшую следить за ловкими пальцами писателя-иллюзиониста.