"Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма". Отрывок из книги Кэтрин Зубович
Доцент университета Баффало (штат Нью-Йорк) Кэтрин Зубович в своей новой книге реконструирует события, определившие облик Москвы в эпоху сталинизма. С разрешения издательства Corpus "Сноб" публикует отрывок из главы "Высотники"
Молодой сварщик Е. Мартынов навсегда запомнил свой первый рабочий день на стройплощадке здания университета. Пробираясь между свеженаваленными кучами земли, Мартынов взглянул на металлические столбы, которые недавно были вбиты в землю и теперь устремлялись высоко в небо. Был ясный весенний день, все вокруг содрогалось от оглушительного лязга, грохота и скрипа работающей поблизости техники. Мартынов протянул документы товарищу Федорову — прорабу, награжденному Сталинской премией, и тот, внимательно просмотрев бумаги, искоса смерил молодого человека взглядом, а потом поручил ему для начала легкую работу. Позже Мартынов вспоминал, что немного нервничал в тот первый день. Все‐таки это была не просто какая‐нибудь стройплощадка. Здесь предстояло вырасти 32‐этажному зданию Московского государственного университета, которое именовали тогда Дворцом науки. И люди, работавшие здесь, были не просто рабочими-строителями — их называли "высотниками".
Рассказ Мартынова о жизни на стройплощадке МГУ, конечно же, идеализирован. Он вышел в 1952 году в сборнике, написанном рабочими, прорабами и архитекторами. Эту тонкую книжку выпустило Издательство профсоюзов за год до того, как новое университетское здание распахнуло двери для первого потока студентов. Тираж сборника, прославлявшего достижения строителей МГУ, составил 15 тысяч экземпляров, и они были охотно раскуплены читателями в самой Москве и за ее пределами. О выходе книжки сообщалось в августовском номере сатирического журнала "Крокодил": "Молодые строители высотного здания Московского университета написали книгу, в которой делятся опытом своей работы". Сопровождал эту новость рисунок: пожилой гражданин сидел на скамейке в сквере перед новой высоткой и держал в левой руке вышедшую книжку. Глядя на молодую парочку (наверное, тоже рабочих), он сообщал им: "Редкое произведение! В нем так много придумано и в то же время ничего не выдумано!".
Публикация и прославление в 1952 году рассказа Мартынова и подобных ему были частью более масштабного проекта, призванного сделать из строителей московских небоскребов своего рода народных героев. В настоящей главе мы познакомимся ближе с этими "героическими рассказами" и с той идеологической работой, которую они проделывали в послевоенную пору, а еще мы поговорим об умолчаниях и пропусках в подобных текстах. В той книжке 1952 года не было рассказов об ошибках в управлении или о злоупотреблениях начальства, о халатности или браке на производстве, о несчастных случаях или недостатках, — обо всем том, что неизбежно каждый день происходило на большой стройплощадке. Рабочие сталинской эпохи повествуют о реальных трудностях, сопровождавших осуществление столь монументальных строительных проектов, однако задача подобных текстов — показать читателю, как эти трудности преодолевались: рабочие сплачивались, чтобы до победного конца бороться за успех. Опубликованные произведения о строительстве университета следовали знакомым литературным шаблонам, выработанным на заре соцреализма и за десятилетия его господства отшлифованным до блеска.
Понятно, что рядом с рассказом Мартынова не публиковались впечатления строителей-заключенных или бывших лагерных зеков, которым сократили срок в обмен на работу на стройках. Там же, где и Мартынов, работал Исмаил Садаров, но он пришел туда не по своей воле. В 1947 году его приговорили в Северной Осетии к семи годам заключения за дезертирство, а в 1950‐м освободили досрочно за работу на стройке МГУ. Садаров внес свой скромный вклад в историю строительства университетского здания, хотя его тихий шепот почти заглушен зычным голосом Мартынова. И все же эти люди, наряду с тысячами других мужчин и женщин, жили на стройплощадке МГУ в одном тесном мирке. Сплести их голоса в единую ткань — вот цель настоящей главы. Мы узнаем, как идеализировались высотники в советской популярной культуре и как они жили и работали в реальности.
Строители как герои
Термин "высотник" применялся ко всем рабочим, занятым на стройплощадках московских небоскребов. В эту категорию попадали и квалифицированные специалисты, и чернорабочие, — всех их в послевоенную пору причисляли к героям. На каждой из стройплощадок восьми московских небоскребов трудились самые разные высотники — от тех, кто действительно работал на большой высоте, до тех, кто был занят на рытье котлована для фундамента и крепил стальную арматуру для связывания бетона. Но, как и подсказывает само это слово, высотников прежде всего знали и ценили за работу на большой высоте. С начала 1950‐х годов в Москве можно было наблюдать, как эти мужчины и женщины — сварщики, гранитчики, штукатуры и верхолазы — поднимаются по высоким металлическим каркасам будущих огромных новых зданий и выполняют свою работу. Мастера вроде Е. Мартынова закрепляли, формировали и украшали лепниной шпили на московских небоскребах. И попутно они становились первыми, кто видел Москву с новых выигрышных точек обзора, появлявшихся вместе с высотными зданиями.
Когда высотники смотрели на город издалека, с вершины башни на Ленинских горах, или ближе к центру, со шпиля здания на Смоленской площади, Москва виделась им совершенно по‐новому. И в рассказах высотников сама эта новизна часто становилась основой для метафоры, как это происходит в рассказе Мартынова, напечатанном в 1952 году. Кульминационный момент настает, когда молодой рабочий в упоении смотрит на городской пейзаж, расстилающийся внизу, под золотой звездой, которую недавно водрузили на шпиль университетского небоскреба. "Туман растаял, и вся Москва стала видна как на ладони", — писал Мартынов. С вершины здания он увидел, как "советские люди строят свое прекрасное будущее! Они мечтают не о войне, а о мирной, счастливой жизни!" Высотник как будто наделялся особенно острым восприятием: он видел не только городскую среду, но и советское общество в целом. Заняв там, в поднебесье, уникальную выигрышную позицию, строитель небоскребов обретал умение постигать и оценивать происходящее внизу. Конечно, не все высотники смотрели на мир таким же оптимистичным взглядом, как Мартынов. В массовой культуре позднесталинской поры московских высотников идеализировали и прославляли почти так же, как до них чествовали других советских героев. Этот термин уже применялся раньше: в 1930‐е годы это слово чаще всего употреблялось по отношению к советским авиаторам — их называли "летчиками-высотниками". Как и в США, в Советском Союзе межвоенные годы были порой великих летчиков-испытателей. В СССР авиаторы 1930‐х годов покорили воображение народных масс своими отважными полетами в Арктику. (В 1937 году в разгар чисток советские летчики впервые высадились на Северном полюсе, а затем побили мировой рекорд по полетам большой дальности, совершив перелет из Москвы в Соединенные Штаты через Арктику) С 1941 года и в течение всей войны советские граждане постоянно слышали о военных подвигах летчиков-высотников. Но к концу 1940‐х слово "высотник" уже стало употребляться — по крайней мере, в Москве — по отношению к рабочим, занятым на строительстве небоскребов. Как летчики в прежние годы, эти строители тоже вызывали народное восхищение тем, что бесстрашно штурмовали новые высоты.
Неудивительно, что летчики и строители небоскребов так тесно связывались в сознании советского общества: ведь достижениям тех и других сопутствовала очень похожая символика. Их общая цель — покорение новых высот (при помощи самолета или небоскреба) — вырастала из одного устремления. И это не было исключительно советским феноменом. Как пишет Аднан Моршед, с начала до середины ХХ века "небоскреб часто мыслился городским двойником аэроплана". И в самолетостроении, и в строительстве небоскребов проектировщики рассчитывали на сочетание технологий с живой человеческой силой и отвагой: от них зависела красота зрелищ, которым предстояло развернуться на фоне неба. И самолеты, и небоскребы были одновременно прекрасны и возвышенны, они внушали и восторг, и ужас.
Людей, строивших эти здания, можно было описывать похожими словами. В 1930‐е годы в Нью-Йорке газетчики день за днем следили за возведением Эмпайр-стейт-билдинг и публиковали очерки о смелых рабочих, называя их "небесными парнями" и "строителями-поэтами". Эти люди, которых обессмертили фотографии Льюиса Хайна, отличались таким же этническим разнообразием, какое будет типично для их советских коллег двумя десятилетиями позже. И любой житель Нью-Йорка, оказавшись в послевоенной Москве и услышав рассказы о здешних высотниках, обязательно вспомнил бы похожие репортажи, которые публиковали в американских газетах в межвоенную пору. Однако советская пресса непременно подчеркивала разницу между монументальными стройками в СССР и заокеанскими небоскребами. Если американские рабочие трудились ради капиталистического "прогресса", то советские — во имя грядущего коммунизма. Но, пожалуй, главное различие заключалось в том, что высотники воспринимали свою работу на стройках как продолжение военных подвигов.