После неоднозначной "Манараги" было сложно ожидать от Сорокина нового большого текста, и, действительно, сам автор признается, что роман пока не пишется: обстановка в России меняется слишком быстро и непредсказуемо, чтобы пытаться улавливать "портрет эпохи", да еще и придавать ему большой объем. Поэтому как-то без удивления мы встречаем не новый роман Сорокина, а сборник рассказов. Они довольно разные, и, если быть совсем строгим, их разноплановость — единственный, пожалуй, критерий, который позволяет назвать книжку концептуальной подборкой прозы. Сорокин чувствительно отзывается даже не на происходящее вокруг, а на ту атмосферу, которая разлита в воздухе, и это вызывает у него слишком разные эмоции — от страха до иронии, от смеха до отвращения.
Те, кто знаком с творчеством автора до 2000-х годов, где, кроме романов, были и сборники рассказов (особенно самый ранний — "Первый субботник"), заметят множество "знакомых" приемов. Сбой нормального регистра речи — когда герои как ни в чем не бывало начинают говорить на непонятном языке ("В поле"); откровенная двусмысленность действий ("Ржавая девушка"); диалог, который превращается в серию многоточий во время полового акта ("День чекиста"); наконец, резкий, необоснованный слом сюжетной линии и полное ее разрушение (и "Белый квадрат", и "Ноготь"). Это даже удивительно: Сорокин уже давно к подобным приемам не прибегал; сам автор, впрочем, утверждает, что время в России остановилось, а может, и вовсе потекло вспять, и именно это мы как раз и видим в новых рассказах, где встречаются условный ранний-Сорокин с Сорокиным-сегодняшним.
Хотя есть и очевидные новшества в прежних формах: если раньше агрессивный переворот сюжета являлся и окончанием рассказа, то теперь автор идет дальше — уничтожив одну линию, находит другую и полностью переключается на нее. То есть, скажем, "Белый квадрат", будь он написан тридцать лет назад, закончился бы уже на растерзании ведущего ток-шоу (кстати, это очень похоже на действие рассказа "Заседание завкома"). Сегодня же рассказ на этом не заканчивается, мы переключаемся на совершенно других героев, никак не связанных с первыми. Осознанно или нет, тексты становятся продуктом времени, в котором мы живем и в котором одномерные сюжеты будут выглядеть уже просто неадекватно. Периоды позднего СССР или 1990-х были сложными, но, пожалуй, даже более понятными. Сейчас вектор движения общества вообще неопределим; и когда Сорокин снова затрагивает 1980-е, он, в отличие от многих, пишет не о прошлом, а как раз о настоящем.
Про настоящее писать сложно уже не потому, что за деревьями не видно леса, а потому, что лес давно в огне. И хотя здесь есть довольно "острый" рассказ "Фиолетовые лебеди" с патриархом и генералами, которые пытаются решить проблему засахаривания ядерных боеголовок, Сорокин всё же максимально хорошо себя чувствует чисто в бытовых сценах — как в рассказе "Ноготь" (наверное, лучшем в сборнике). И надо признать, что именно такие сцены точнее всего говорят о дне сегодняшнем, как, впрочем, и о любом.