Самосжигающееся пророчество. Новый роман "Манарага" Владимира Сорокина — о будущих нас внутри Европы
Роман Владимира Сорокина "Манарага", изданный издательством Corpus, обречен на прочтение: Сорокин — действующий классик русской литературы. ДМИТРИЙ БУТРИН предлагает несколько рецептов приготовления "Манараги", поскольку в сыром виде текст на простодушного любителя жареного может и не произвести впечатления.
Сообщая что-либо о новом романе Владимира Сорокина, стоит опасаться ям, которые мы привыкли считать ловушками, а на деле они просто неизбежные последствия такой работы. В "Манараге" отлично угадывается то, чего автору, возможно, и в дурном сне не снится, хотя читать Сорокина без этого угадывания невозможно. Если в первых десятках страниц повествования автора, живущего в Германии, легко видится чуть чопорный коллега Набоков берлинского периода (на самом деле не угадали — это не берлинский "Дар", а "Ада"), то дальше этот способ чтения не будет для вас легким.
Добро, если угадается создатель "эпического театра" Бертольт Брехт. Мы в конце концов наслышаны о том, как сейчас увлекается автор эпосом и театром. Однако, когда в финале вы переноситесь в вывернутую наизнанку "Зимнюю войну в Тибете" Дюрренматта, рецензента должно потряхивать: а точно не привираем? Конечно, на книгах Брехта в мае 1933 года, как и на "Волшебной горе" Манна, жарились первые нюрнбергские сосиски НСДАП; в недалеком будущем на бумажных книгах жарят изысканные блюда повара-подпольщики-мафиози book`n`grill в тексте Сорокина. Вроде все сходится, Манарага — именно что волшебная гора: семь ее вершин находятся в центре нацпарка "Югыд ва" в Республике Коми и на обложке романа. Дюрренматт, Манн и Брехт — они в тексте есть или они мерещатся? Ведь среди героев нет немцев, как нет и коми, и русских. Мимоходом упоминается, что главный герой в будущем Санкт-Петербурге не бывал лет двадцать, и там не до чтений. Но в будущем мире есть русская литература без нынешних русских — на первое, в отличие от второго, у потребителей изысканного есть спрос.
Дальше, приноровясь, можно читать книгу Сорокина как вкусное блюдо: спустя несколько десятилетий в светлом будущем потребители возжелают пищи, зажаренной на выкраденных из библиотек-музеев книгах. Государства будут запрещать варварство, но рынок есть рынок — он явит перелетающих из Лос-Анджелеса в Токио профессионалов, за баснословные деньги готовых приготовить на раритетной книге хоть морского черта, и у этих поваров будут свои профессиональные проблемы. Тем, кто четыре года назад воспринял "Теллурию" как актуальное развлечение, "Манарагу" стоит принять как продолжение банкета. Конечно, гвоздь, вколоченный в голову, чувствительнее задевает, чем сибас-гриль на прижизненном Гоголе, тут не место спору: кто его уже сейчас-то видел, это прижизненное издание? Зато есть рэп почти на слова гиганта русской словесности Льва Толстого. Так и тянет посоветовать кому-нибудь из второй десятки пантеона русских чтецов, белорусу Максу Коржу или "Каспийскому грузу" (отличное же название!) перенести эту монументальную реконструкцию в свой грустный жанр. В блюде много ингредиентов из хорошей барской библиотеки, а технологические карты раскрыты еще в "Голубом сале" — в общем, к столу!
Но даже безыскусное потребление "Манараги" в собственном соку интереснее, чем может показаться. Владимир Сорокин давно главный русский классик-современник, он и сам это прекрасно знает. Поэтому идея большой интертекстуальной игры с собственными текстами ему рано или поздно пришла бы в голову. Если мы беззаботно ржали над сталинскими усами, подрисовываемыми Ахматовой на неприличном месте, отчего бы в этот раз Сорокину не разделать самого Сорокина? Материал того же качества не чета паралитературному "валежнику" вроде, например, одного донецкого литературного майора (жаренному на его текстах продовольствию через 40 лет, если верить "Манараге", будут готовы радоваться разве что в горах Македонии). "Манарага" — путеводитель по классическому корпусу текстов Сорокина, нет в нем разве что "Сахарного Кремля". Эстетика, заимствованная из пьесы "Щи" и из "Пира". Главный герой в лирическую минуту напевает "крымскую" арию из "Детей Розенталя": "... и наше счастье будет длиться вечно!" И, конечно, три всеведущие и почти всемогущие электронные блохи--ассистентки героя раньше катались на трех сорокинских псах, в свой час пивших из Москвы-реки. В "Манараге" Сорокин с нескрываемым удовольствием жарит на самом себе, и ему, в общем, плевать, как читатель отнесется к идее самоцитирования. Не хочешь, так не ешь, все мы свободные люди в свободном мире, постисламском, но ведь вы это и заказывали? И вместе с тем в "Манараге" Сорокин много менее ярок и вызывающ, чем в любом из цитируемых своих текстов. По нынешним нравам роман благопристоен, а по композиции так и традиционен, как детектив Ле Карре. Впору даже разочароваться, как многие разочаровались после сорокинской трилогии "Лед": мы от него ждем немыслимого, а он всех-то дел — книжки жжет в Берлине.
Тут, наверное, стоит вспомнить, что никаких текстов для нужд читающей публики Владимир Сорокин никогда не писал. Все, что мы знаем как "тексты Сорокина",— это лабораторные тетради экспериментатора--исследователя высоких словесных энергий. То, что эти тетради могут быть кому-то интересны и вне самого эксперимента, имеющего чисто исследовательские цели, не забота лаборатории. Почти пропущенный в 2010 году сборник рассказов Сорокина "Моноклон" этому свидетельство: там есть невероятные по силе тексты, но в целом это лабораторные протоколы — опыт проводится не ради цветных дымов или хотя бы снопа искр, что бы об этом ни думали студенты, результат имеет право быть даже бесцветным.
С этой точки зрения "Манарага", безусловно, текст высочайшей ценности и актуальности. Мало кто готов, исследуя слова посредством слов, выяснять с беспристрастностью, чем будем являться мы, будущие русские, для будущего мира, живущего своей жизнью. Это тяжелая и важная книга: "Манарага" со свободой, непредставимой для современной русской литературы, открыто обсуждает то, что ждет нас и нашу литературоцентричную вселенную в огромном мире, где нас и не только нас действительно любят, будучи при этом совсем не нами. И, разглядывая сквозь текст Набокова, не пропустите сцену трансильванского пира и каталог библиотеки, на огне которой бесшабашные украинско-румынские бандиты (они и остановят мусульманское нашествие на Европу) с гоголевским размахом жарят блюда свадебного стола. Теперь взгляните на свои книжные полки, если они у вас еще остались. Не забудьте советские издания Дюрренматта и Манна. Ну да, и Брехта.
Но в "Манараге" нет никакой обреченности, хотя есть много горечи. "Голубое сало" картонные хунвейбины в Москве топили в картонном унитазе. В унитазе же герой романа все время грозит утопить неотъемлемую часть своего интеллекта — умную блоху, подзуживающую человека мира несвоевременными мыслями. На угрозы блоха отвечает всем, кто скажет, что Сорокин перестал быть важен: "Всплеснусь, воскресну и вернусь".