Владимир Сорокин написал роман о том, возможно ли уничтожить удовольствие от чтения
В интернете ходит популярный комикс, сравнивающий антиутопические миры Оруэлла и Хаксли: "Оруэлл боялся, что нас погубит то, что мы ненавидим. Хаксли боялся, что нас погубит то, что мы любим". Новый роман Владимира Сорокина "Манарага" относится еще к одной знаменитой антиутопии – "451 градус по Фаренгейту" – примерно так же, как Хаксли к Оруэллу. В "Манараге" жгут книги – но не потому, что они способны заставить думать, а потому, что найден прибыльный и волнительный способ утилизировать эти предметы, ставшие ненужными.
Середина XXI века. После наступления Нового Средневековья, подавления в Европе Второй исламской революции и множества локальных войн человечество хочет острых ощущений, связанных скорее с символическим пеплом, чем с реальным. Возникает book’n’grill – искусство приготовления блюд на оригинальных изданиях классики мировой литературы. Занимается book’n’grill подпольная поварская корпорация – Кухня; повествование ведется от лица повара Гезы, который "читает" (т. е. сжигает по прихоти клиентов) почти исключительно русскую классику: роман открывается жаркой шашлыка из осетрины на "Идиоте", а единственное фиаско в карьере Геза терпит с "Мастером и Маргаритой".
Сорокин не часто прибегает к повествованию от первого лица, и обращение к нему в "Манараге" заставляет вспомнить роман "День опричника". У Комяги, верного государева чудовища, и элитарного рыночника Гезы есть общие черты: это не только принадлежность к закрытой структуре, но и мессианское самодовольство. Читатель, знающий о неизбывном интересе Сорокина к сектантству, сразу отметит, насколько герой убедителен в любви к своему делу и в представлении о его важности.
Чтобы достичь этой убедительности, Сорокин использует "позитивный" язык, не чуждый некоего социал-дарвинизма, – нечто среднее между бизнес-НЛП и ресторанной критикой, сознательно утверждающей кулинарию в ряду искусств. Геза уничтожает книги – т. е. воплощает тот невротический кошмар, с которым у нас ассоциируется тоталитарный строй. Однако служение Гезы своим "дровам" не антиутопично, а как раз таки утопично. Устраиваемые им пиры конгениальны тем текстам, которые он сжигает. В слишком благостном будущем былому запрету на чтение эквивалентен запрет на уничтожение книги. Этот запрет так же возбуждает. В его нарушении есть своя эстетика – например, запрет на работу с "литературой второго сорта". И эта антиантиутопия гибнет, как только кое-кому приходит в голову вообще отказаться от запретности. Так мы выясняем, что в истории "чтения" Сорокин изобразил историю чтения – без кавычек.
Конечно, этим достоинства "Манараги" не исчерпываются. Как и "Теллурия", "Манарага" – своего рода энциклопедия "Что может Сорокин". Пародии на Толстого, Гоголя – а то и Прилепина (на котором уважающий себя Геза жарить отказывается). Моментальное скатывание из рационального изложения в поток сознания. Подмигивания поклонникам, которые, разумеется, вспомнят производящий пищу из слов аппарат в рассказе "Машина" и икру из "Мастера и Маргариты" в рассказе "Банкет", ритуальное сожжение книг в "Дне опричника" и "толстовский" фрагмент из "Голубого сала", голливудский экшн "Льда" и технологичное средневековье "Теллурии". В "Манараге" все эти радикальные умения сбалансированы, облагорожены, смягчены. Но, несмотря на эту мягкость, Сорокин по-прежнему один из тех немногих русских писателей, кто всегда может доставить читателю удовольствие. Или, как говорит Геза, сделать "похорошо". Вот ради этого похорошо, кроме шуток, нужно читать "Манарагу".