Врач, писатель Алексей Моторов: Ночью тайно щупал пульс у тещи
На днях завершился Городской книжный марафон, проходивший под эгидой Российской ассоциации медсестер. Участники зачитывали на камеру фрагменты из книги о медицине, которую считают лучшей. Такой книгой они признали роман Алексея Моторова "Юные годы медбрата Паровозова". Алексей Моторов с детства живет в районе Нагатинский Затон, больше десяти лет он трудился в Государственной клинической больнице № 7.
Алексей Маркович, когда вы стали жить на юге Москвы?
Зимой 1975 года. После развода родителей и размена жилплощади нам с мамой досталась однокомнатная квартира на Затонной улице. Мне было 12 лет.
Как выглядел тогда район?
Дьяково еще было типичным селом, вдоль улицы Новинки стояли избы. Я ехал в автобусе и смотрел, как дым идет из печных труб. На праздники народ высыпал на улицу с баянами, сжигали чучело Масленицы… В 1979 году из-за приближающейся Олимпиады жителей Дьякова переселили — видимо, не хотели, чтобы иностранцы фотографировали, как москвичи печки топят, воду носят…
В какой школе вы учились?
В 492-й. На каникулы нас отправляли на практику в совхоз "Огородный гигант". Чуть в сторону от высоких домов, трамваев — и вот уже начинались грядки. Нас переправляли на ту сторону реки на пароме. Мальчишки обожали переплыть реку, нарвать моркови и с нею вернуться.
Вы и сейчас живете в Нагатинском Затоне?
Да, только в другом месте — на Коломенской набережной, над самым шлюзом, над поселком Гидроузла. До меня утром долетает крик петуха: там сотрудники издавна держали кур. Нет ничего лучше, чем в городе просыпаться от крика петуха. Есть еще и гнездовья соловьев. А сын с семьей поселился недалеко от нас, в новом жилом комплексе. Не район, а мечта: там так чисто, красиво, нарядно…
Как пришли в ГКБ № 7?
Я впервые появился там в 1980 году. Провалился в институт, поступил в медучилище и начал ездить туда к знакомым. А когда окончил медучилище, устроился в реанимационное отделение медбратом, где проработал десять лет.
Что представляла собой больница?
Ее реанимация собирала все несчастные случаи на юге Москвы. Ни секунды без дела, хорошая школа жизни. Спецификой места были поездные травмы: рядом Курское направление железной дороги. Замоскворечье, Царицыно, Перерва — оттуда нам везли. Много было случаев на трассе Домодедово — Москва. Ну и, конечно, река рядом. Купальщиков начинали привозить уже с майских праздников — люди принимали горячительное и лезли в воду, по которой льдины еще плавали. Самые тяжелые, в том числе для восприятия, были "ныряльщики", сломавшие шейный отдел позвоночника. Это все люди молодые, соматически здоровые, но у них не работали ни руки, ни ноги, и дыхания не было своего, и ты понимал, что выжить они не смогут.
У вас развилась какая-нибудь профдеформация?
В первые годы я вскакивал по ночам и прислушивался к дыханию тестя, тещи и маленького сына, а иногда касался их пульса. Мне казалось, что их надо срочно реанимировать. Я очень живо себе представлял в каких-то совершенно рутинных ситуациях, что может за этим последовать. Если видел обычный бытовой конфликт, то дорисовывал себе, что он заканчивается поножовщиной или ударом в висок… Стал понимать, что надо с уважением относиться к плакатам вроде "Не стой под стрелой": за каждым таким предупреждением стоит многократная трагедия. Перестал в ожидании поезда метро заходить за ограничительную линию, потому что несколько раз к нам привозили людей, которым зеркало на головном вагоне наносило травму, несовместимую с жизнью.
Кто-нибудь из спасенных приходил потом с букетом?
Максимум раз в год. Основная причина, как мне кажется: пациенту в реанимации так плохо, что он хочет это поскорее забыть.
А вы встречали потом на улице кого-то из пациентов?
Тоже очень редко. Во первых, пребывание в реанимации — это день-два три. Тут не до того, чтобы кого-то запоминать. Во вторых, даже если встретишь этого человека через неделю в больничном коридоре, ты вряд ли его узнаешь. Ты видел его на койке, с трубой в трахее и зондом в носу, а тут он на ногах, повеселевший, в спортивном костюме… Более того, пациенту тоже трудно узнать человека, который склонялся над ним в колпаке и маске. У меня был сосед, и я каждый раз в лифте исподтишка приглядывался к шрамику у него на горле…
Вы имели отношение к этому шраму?
Да! Я делал ему трахеостомию. Когда его привезли, я заглянул в историю болезни — ого, мой дом. А он меня не узнал и впоследствии не узнавал.
Была еще история. Вторая половина 1980-х. Привезли парня лет 17, с финкой в животе. Он окончил техникум при ЗИЛе и работал на заводе карданных валов на Нагатинской улице. А туда в основном направляли из лечебно-трудового профилактория. Эти маргиналы вечно посылали парня за водкой, и как-то раз он отказался… Мы его заштопали, и так получилось, что его на выходные не успели перевести в обычное отделение, решили оставить у нас до понедельника. А он уже был в ясном сознании, и я с ним разговорился. Сказал ему, что он на этом заводе скоро сам так же деградирует. Но он не представлял, что же могло бы переменить его судьбу. Я посоветовал: "Тебе надо чем-то увлечься. Хобби себе найти. Начни хоть марки собирать на какую-нибудь тему".
Почему марки?
Да надо же было что-то сказать. Прошло года два-три, и я его встретил в очереди в чебуречную возле метро "Автозаводская". У него запоминающаяся внешность. Он сообщил, что стал собирать марки с изображениями жирафов. Послушался моего совета. Мы поменялись телефонами, и пару раз я интересовался его жизнью. Оказалось, он окончил пединститут с красным дипломом, стал учителем рисования, а потом — известным художником-иллюстратором. Называть его я не буду. У него особый стиль, интересная графика. И он считает, что именно наш разговор помог ему выйти на правильную дорогу.
А вам самому что помогло выйти на "книжную" дорогу?
Все началось с соцсетей. Я нашел там людей из прошлой жизни, и меня начало распирать от нахлынувших воспоминаний. Я в то время уже работал с нормальным графиком, у меня бывало свободное время. И я начал развлекать одну нашу бывшую сотрудницу реанимации, с которой мы совпали буквально на год: она пришла, когда я уже увольнялся. Я четыре месяца подряд писал ей письма о случаях, которые бывали до ее прихода. Потом все перечитал и подумал — надо же, книжка получилась целая! Мне повезло, что ею заинтересовалось издательство, которое вообще-то специализируется на хорошей переводной литературе. Я был никому не известный автор, мне тогда сказали, что надо ждать ответа полгода. А я ждал всего четыре дня. Первая моя книжка вышла десять лет назад и за это время переиздавалась семь или восемь раз. А третья книга не успела выйти в августе прошлого года, как в ноябре уже переиздалась.
Герои себя узнавали?
Да, хотя я изменил по совету редактора некоторые имена. Реакция коллег была, можно сказать, благосклонная. Многие приходили на мои встречи с читателями, я даже показывал на них — мол, вот мой сквозной персонаж… Бывало, что люди случайно покупали книжку, просто увидев ее на прилавке — они же давно забыли мою фамилию и имя, а потом в какой-то главе узнавали себя. У меня была история про пациента, у которого уже 40 минут стояло сердце, он был отключен от всех аппаратов и записан в журнале как умерший. Мне надо было научить новенькую медсестру делать внутрисердечную инъекцию на трупе. А у человека во время укола внезапно забилось сердце, и мы его реанимировали…
Это он вашу книгу купил?
Нет, та бывшая медсестра. Она меня нашла, мы до сих пор переписываемся.
А от "простых" читателей какие отзывы?
Самая обширная категория — почему-то женщины, которые пережили какието трагические события. В первые три года я получал от них очень много писем — что они были в депрессии, а моя книжка показалась им такой жизнеутверждающей. А вторая категория — родители, чьи дети после прочтения моей книжки пошли учиться на врачей или медсестер. Последнее такое письмо я получил из Лондона.
Не хотели бы видеть своих героев на экране?
Очень много было переговоров об экранизации, но они ничем не заканчивались. Последний раз был в этом году. Меня убеждали, что никому не интересно читать о том, что происходило сорок лет назад. "А давайте вашего Паровозова перенесем в 2022 год!". Но я сказал, что ничего не получится, потому что изменилось буквально все. Никому не объяснить, что такое лимитчик, почему парень шесть лет штурмует вуз. Что у него, денег нет на платное поступить?
А вот насчет самостоятельных сценариев, не связанных с книжками, есть планы. Мне несколько раз доводилось бывать консультантом в медицинских сериалах. То, что мне попадало, мало того что недостоверно (люди ленятся просто в поисковой строке термин набить), так еще и драматически очень слабо. Я специально написал для сериала, в котором был консультантом, два эпизода, в которые вставил реальные диалоги, которые случаются в операционной, в реанимации. Мне заявили, что "так не бывает", я потом коллегам врачам этот отзыв зачитывал. Так что лучше я попробую написать сценарий "от" и "до".
ЛЮБОПЫТНО
В этом году фрагмент из книги Алексея Моторова "Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова" оказался включен в задания для тренировочной работы по русскому языку перед сдачей Единого государственного экзамена. С ним связаны целых пять заданий: требуется ответить, какие утверждения соответствуют содержанию текста, какие являются верными, а также найти в нем термины, фразеологизмы, диалектизмы и лексические повторы.
ДОСЬЕ
Алексей Моторов родился 14 июля 1963 года в Москве. Окончил медучилище (1982), Первый медицинский институт (1993), ординатуру по урологии при Первой Градской больнице (1995). Работал в ГКБ № 7: в 1981–1991 годах — в реанимации, затем до 1993 года — в субординатуре по урологии. В дальнейшем был урологом в других больницах, сотрудником фармацевтических компаний. Автор книг "Юные годы медбрата Паровозова" (2012), "Преступление доктора Паровозова" (2014), "Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова" (2021), написанных частично на автобиографическом материале.