Янагихара. Темная перевязь рук и ног
Вышел на русском языке второй — а на самом деле первый — роман автора нашумевшей в прошлом году "Маленькой жизни", под названием "Люди среди деревьев"
Одно из первых ощущений, которые можно ясно сформулировать для себя после свежевыпущенной книги Янагихары — ощущение справедливости. Относится это, боже упаси, не к тексту — там со справедливостью как раз некоторые проблемы, — а к тому, что прославила писательницу именно "Маленькая жизнь", а не дебютные "Люди среди деревьев", которые добрались-то теперь до российского читателя во многом благодаря заслугам "младшенькой".
Впрочем, в том, что "Людей…" все-таки перевели на русский, справедливости ничуть не меньше — ведь дебют Янагихары сам по себе отличная книга, достоинств у которой на порядок больше, чем недостатков. Более того, несмотря на ряд очевидных параллелей, "Люди.." — роман принципиально другой, и сравнивать его с "Маленькой жизнью" не совсем корректно, но есть в жизни вещи, которые ты просто должен сделать и все. Так что сразу обозначим линию водораздела: "Маленькая жизнь" была небесспорным, но неоспоримо выдающимся текстом, тогда как "Люди среди деревьев" — просто "отличный роман", ничего, кроме алгебраической суммы двух этих слов, не обещающий. Все достаточно традиционно, никаких чудес — именно так стоит настраиваться людям, открывающим свежую книгу Янагихары с надеждой на что-то волшебное.
Не секрет, что "Люди…" были вдохновлены нашумевшей историей нобелевского лауреата Даниела Гайдузека, да и устроены они так, что никаких спойлеров бояться не стоит. Нам предлагают окинуть критическим взором жизнь Нортона Перины, доктора, волей случая оказавшегося на микронезийском острове в компании молодого антрополога: отправились они туда, конечно, не на отдых, а чтобы рыскать по джунглям в поисках мифических людей. В ходе этого сомнительного предприятия, однако, нашлись не только люди, но и секрет вечной жизни — кроме аборигенов, экспедиция отыскала невиданных доселе черепах, мясо которых расщепляло теломеразу и тем самым останавливало старение. Открытие омрачала лишь стремительная деменция, рука об руку шедшая с долголетием — мало кому удавалось пережить вековой юбилей в здравом уме и твердой памяти. Эта загвоздка, впрочем, не помешала Нортону построить успешную медицинскую карьеру, получить — сюрприз! — Нобелевскую премию и усыновить более сорока детей с того самого острова, который вознес его на медицинский Олимп. Заслуги, в свою очередь, не помешали ему ближе к концу жизни кубарем скатиться с Олимпа в тюремную камеру: один из приемных сыновей обвинил отца в растлении, подпортив биографию великого ученого.
Всей этой информацией Янагихара одаривает читателя на первых двух страницах, а единственную интригу — насиловал или все-таки не насиловал Нортон своих чернокожих детей? — приберегает на конец. В итоге почти пятьсот страниц, отделяющих загадку от разгадки, писательница заполняет совершенно другими вещами, и когда подбираешься к ответу, не то чтобы неодолимо жаждешь его узнать — и без него картина вроде бы вырисовывается. Тем более что за мазки отвечают сразу два рассказчика: сам Нортон, решивший скоротать тюремный срок за написанием автобиографии, и доктор Рональд Кубодера, взваливший на себя ношу редактора и частенько оставляющий избыточные сноски, вытесняющие авторский текст. И если в исповедальной честности Нортона сомневаться не приходится, то Кубодера старательно отыгрывает роль ненадежного рассказчика: объективности несколько мешает его избыточное — как и сноски — восхищение нобелевским лауреатом, а некоторые фрагменты истории он и вовсе решает опустить — они-де ни на что особенно не повлияют.
Такая зачаточная полифония дает Янагихаре достаточно свободы, чтобы поговорить обо всем на свете: о том, насколько совместимы гений и злодейство, об ответственности разных масштабов, о стоимости овчинки по отношению к цене выделки, об относительности любых, в том числе этических, норм, о мнимом величии и о том, наконец, чем такое величие оборачивается для тебя и для окружающих — и это, конечно, не все. Несмотря на припрятанный в тексте набор юного философа, роман не выглядит списком риторических вопросов: Янагихаре удается избежать прямолинейности, соблюсти верную пропорцию жизни и формальных построений, не погрести свою романную конструкцию под их натужным весом. Тем не менее, "Люди среди деревьев" остаются пусть неочевидной, но именно конструкцией — и на фоне "Маленькой жизни" такая рациональность становится слишком заметной и, чего греха таить, несколько разочаровывает. Дебютный роман Янагихары, как многие отличные книги, только иллюстрирует вопросы, которые может задавать жизнь, — тогда как выдающийся второй иллюстрировал саму жизнь, и ничего конкретного из этого шершавого гула вырвать и сформулировать отдельно от лавины текста было нельзя.
Это аукается "Людям среди деревьев" как минимум одной проблемой: целые куски текста банально хочется пропустить, чего огромной "Маленькой жизни" чудом (в этот раз, как мы помним, без чудес) удавалось избегать. Некоторые фрагменты здесь выше всяких похвал — например, бесподобный "детский" зачин о смерти матери или отличная финальная глава, в которой Нортон в меру своего педагогического таланта пытается усмирить строптивого сынишку, — но в середине книга заметно грузнеет. Казалось бы, вот они, неизведанные джунгли и кулуарные научные войны — есть где развернуться, но Янагихару будто смущают открытые романные пространства: ей комфортнее работать с чем-то, что находится на расстоянии вытянутой руки; с чем-то глубоко личным, нутряным.
Не то чтобы это было недостатком, но нутряного в "Людях" как раз меньше, чем в "Маленькой жизни", — не зря ведь главный рассказчик с удовольствием ломает шеи лабораторным мышам. Янагихара умышленно сужает эмоциональный горизонт своего героя (и соответственно всей истории), и дело здесь не только в том, что мышек жалко: после какого-то момента понимаешь, что Нортон Перина, в общем-то, не только средний человек — к старости это становится совсем уж очевидным, — но и средний ученый. Единственное значительное открытие фактически сваливается ему на голову, а в остальном — лишь рутинная лабораторная работа да статьи в не самых передовых научных журналах. Во всех смыслах посредственность — откуда тут взяться нутряному. При этом Янагихара восхитительно работает с характером: герой так и не превращается в антигероя, но методично, глава за главой, мутирует из гениального ученого в кого-то не слишком приятного.
Еще одна вещь, которая удается Янагихаре столь же восхитительно — язык, который, как теперь ясно, оказался в арсенале писательницы задолго до "Маленькой жизни". В таких случаях всегда нужно делать поправку на перевод, но кто бы ни был виновником торжества, для читателя это однозначное пиршество: в сдержанной, местами даже скупой прозе Янагихары то и дело вспыхивают образы, рассказывающие о том, в чем сюжет признаваться не желает. Только послушайте, как автор забирается в черепную коробку своего героя:
"…это был поток, темная перевязь рук и ног от разных мыслей, отвратительная, липкая сумятица сплетенных частей тела и воплей, какая встречается только в кошмарах".
Такие кусочки не на шутку завораживают, хотя в отрыве от текста это вряд ли получится как следует объяснить — Янагихара работает именно с образами, и никакой самодостаточной языковой эквилибристики здесь нет.
Собственно, подводить промежуточный итог в случае "Людей…" тоже придется с помощью образов — "темная перевязь рук и ног" лучше всего подойдет для ответа на резонный вопрос "О чем книга?". И если у вас сейчас опять возникла надежда, что перед вами вторая "Маленькая жизнь", попробуйте вспомнить, с каких откровений мы сегодня начинали: нет, это совсем другая книга; да, это отличный роман.